расценив как шутку… или они приедут, но позже, мы ж не написали точное время…

А мы вдвоём с Ашотом вернулись к машине — куча мешков лежала на месте, но носатого Армена не было видно.

— Армен, вортег йе (ты где)? — крикнул Ашот, но ответом ему было глухое молчание. — Пошли искать, — предложил он мне.

Мы двинулись к главной улице этой Петуховки, где я совсем недавно гулял… стемнело уже конкретно, на небе появились звёзды и половинка Луны, это дело хоть немного, но освещало нашу дорогу. Армена мы нашли прислонённого к развалинам забора у того самого дома, куда я заходил — он сидел на земле, зажимая рукой бок.

— Инш йе патахе кез (что с тобой)? — спросил Ашот.

— Клирис ва нестес у сарпесес (грубое армянское ругательство), — ответил тот.

— Надо его в кабину, — вступил в разговор я, — и ко врачу поскорее.

— Потащили, — согласился Ашот.

— Подожди, проще сюда машину подогнать, я щас, — и я сделал движение в ту сторону.

— Стоять, — грозно ответил Ашот, — я тебя одного не отпущу, сбежишь ведь, вместе пойдём к машине.

— Вместе так вместе, — согласился я, в душе уже прокляв весь свой план.

— Я водить не умею, — продолжил Ашот.

— У меня права есть… были то есть до психушки, — ответил я, — в школе обучали как раз на таком Газоне ездить, так что справлюсь.

-----

Про зерно мы, конечно, забыли, но и председательской засады нам нигде не встретилось — либо послание не дошло, либо Пугачёв забил на него. По дороге Ашот всё расспрашивал Армена, что случилось, а тот только ругался и так ничего толком и не сказал.

— А я говорил про домового, — напомнил я, когда мы уже подъезжали к фельдшерскому пункту, был такой рядом с центральной усадьбой.

— Заткнись, а? — посоветовал мне Ашот, — твоих домовых нам только сейчас не хватает.

Врачиха обнаружилась в соседнем доме, она осмотрела Армена, сказала, что страшного ничего нет, сейчас перевяжет, а потом добавила:

— Ранение ножевое, надо в милицию сообщить.

— Вах, женщина, — ответил ей Ашот, — не надо милиции, это несчастный случай на производстве был, на вилы случайно напоролся человек. Мамой клянусь, ничего противоправного…

— Ладно, поверю, — вздохнула она и добавила строгим тоном, — завтра вечером сюда на перевязку.

А когда мы уже подъезжали к жилищу армян, Армен открыл глаза и ясным голосом сказал:

— Ноги надо отсюда делать… не будет нам жизни в Полосатом…

83 год, Камчатка, корейцы

Серёга тоже выслушал радиосообщение про то, как боинг продолжил полёт к Японскому морю, но, кажется, ничего не понял.

— Так их две штуки что ли было? — приступил он к расспросам. — Один здесь сел, второй на Сахалин улетел? Как-то заковыристо получается…

— Слушай, не грузи, — ответил я ему, — и без твоих вопросов голова пухнет. Не знаю я ничего, а если б знал, то не сказал бы… а если б даже и сказал, то наврал бы скорее всего, — выдал я ему такую сложную словесную конструкцию.

— Понятно, — вздохнул он, — бумагу какую подписал?

— И бумагу тоже, — махнул рукой я.

— Тогда ответь хотя бы на такой вопрос — мы когда отсюда на Большую землю свалим? И свалим ли вообще?

— Тоже не знаю, но догадываюсь — когда большие люди вон из той Тушки отмашку дадут.

— Хреново, — опечалился Сергей, — тогда давай пиво что ли пить…

— Давай сразу что-нибудь покрепче… и позвонить домой можно, соврать, что задерживаемся по метеоусловиям Елизова… а то ведь там волноваться будут.

— Тогда я беру поллитру в буфете, а ты иди звони… а потом поменяемся местами.

Я кивнул и пошёл искать переговорный пункт, они же на любом вокзале и в каждом аэропорту в эти времена имелись. Но дойти до нужного места мне не было суждено — на моём пути вырос один из товарищей с волчьим взором, который сказал:

— Так получается, что это ты у нас апостол Пётр?

— С чего бы это? — слабо попытался возразить я, — я просто Пётр. Балашов.

— Отставить разговорчики, — скомандовал госбезопасник, — и следовать за мной.

Я пожал плечами и проследовал — видимо запас приключений для меня на сегодня ещё не был исчерпан в небесной канцелярии. Привёл меня этот гражданин в аэропортовский медпункт, где в первой комнате галдел встревоженный медперсонал, а во второй лежали раненые корейцы.

— Командир боинга, — пояснил мне наконец ситуацию гэбэшник, — отказывается разговаривать с кем-либо, кроме апостола Петра. Мы тут провели небольшое расследование и определили, что он так называет переговорщика, который от нас беседовал с ним в полёте. Тебя, то есть. Задача такая — поговорить с этим Чоном и выяснить, что он знает про второй боинг… ну и вообще, что он знает про полёт.

— Я готов, — вздохнул я, — кто-то ещё будет присутствовать при беседе?

— Он против, но мы, конечно, всё услышим и из-за двери, товарищ Балашов, — пообещал мне этот гражданин, сопроводив свои слова очередной волчьей ухмылкой.

Твои товарищи в тамбовских лесах бегают, в сердцах подумал я, но говорить ничего не стал, а просто зашел в лазарет. Чон этот лежал с забинтованной рукой и смотрел в белёный потолок.

— Ааааа, — сказал он, увидев меня, — апостол…

— Я не апостол, — скромно ответил я, садясь на стул рядом с койкой, — я только учусь на него. Как жизнь, как здоровье?

Чон усмехнулся на мою немудрящую шутку и продолжил:

— Живой пока и ладно. Я вот что хотел сказать тебе, Пётр… после взлёта в Анкоридже рядом с нами некоторое время летел такой же 747-й боинг, только немного по-другому покрашенный…

— Дай угадаю, — ответил я, — низ такой же серый, а верх голубой?

— Откуда знаешь? Наверно эти ваши спецслужбисты рассказали…

Я кивнул, чтобы не углубляться в пространные объяснения, а Чон продолжил.

— Этот второй отвалился от нас примерно за полчаса до наших переговоров…

— А в какую сторону отвалился? — уточнил зачем-то я.

— Вправо по курсу и со снижением ушёл, — сообщил он, — что это за борт такой был и зачем он параллельно