этому добавлялась тревога весьма вероятного опоздания; я превратилась в сплошной комок нервов. Посмотрела на свои руки, чтобы проверить, нет ли царапин, и увидела, что они до сих пор трясутся.

– Глубокий вдох! – скомандовала я себе, подходя к дверям Коронерского суда Западного Лондона.

Это было уродливое здание из красного кирпича, выглядевшее чужеродным посреди тихого жилого района с нарядными домами. Оно чем-то напоминало купальни, в которые меня водили в детстве. Какой-то растрепанный человек докуривал на крыльце сигарету. Я подумала, что он может быть родственником покойного. Кивнув, я прошла мимо него в высокие черные двери.

Беленый коридор кишел людьми. Повсюду толпились адвокаты; все выглядели очень серьезными и официальными, держали в руках папки или стопки документов. У дверей зала номер один стояла небольшая группа элегантно одетых людей, говоривших приглушенным тоном. Интересно, кто они такие? Может, семья? А может, что гораздо хуже, журналисты.

Я поискала в толпе знакомые лица и вдруг услышала возглас:

– Аманда!

Моя начальница, Карен, махала рукой.

– Заседание отложили на пятнадцать минут.

Она обратила внимание на мое тревожное состояние.

– Тебе, похоже, не помешает чашка кофе. Ты в порядке?

– Все нормально, – ответила я, – случайно упала по дороге сюда. Так боялась заседания, что почти не спала, все думала и думала.

– Уверена, тебе не о чем волноваться, – успокоила меня Карен.

Мне предстояло давать показания в суде по делу о смерти мужчины, произошедшей в Уормвуд-Скрабс около 18 месяцев назад. Он скончался в Центре первой ночевки, и я была единственным врачом, который его осматривал.

Внезапно двери зала распахнулись – наша очередь заходить.

– Это будет недолго, – сказала Карен, пока все толпились у порога.

– Очень надеюсь, – ответила я, – мне так не по себе, что даже думать тяжко.

В поведении Дэниела Крейвена не было ничего примечательного, когда он в тот вечер вошел в приемник, таща за собой мешок с пожитками. Он держался вежливо и любезно, но больше всего, помимо общего растрепанного вида, мне запомнился его элегантный дизайнерский пиджак. Очень уж одно не вязалось с другим.

Дэниел не в первый раз оказался в тюрьме. Один из охранников, Билл, его узнал. Они болтали, словно старые приятели, пока я заканчивала делать записи в компьютере. Потом присоединилась к их беседе, обратив внимание Билла на красивый пиджак Дэниела, что тому явно польстило – лицо его растянулось в широкой улыбке, и он с гордостью объявил, что купил пиджак на благотворительной распродаже неделю назад. Потом сказал, что никаких болезней у него нет, наркотики он не принимает и лекарства тоже. Временами от него было сложновато добиться прямого ответа, так как он постоянно отвлекался и заговаривал о посторонних вещах, однако вел он себя совершенно нормально и поводов для тревоги не давал.

Так что вы можете представить себе мое удивление, когда в девять часов на следующее утро, делая обход карцера, я услышала сирену и крики охранников, бегущих по коридору: «Синий код!»

Дэниела обнаружили мертвым, лежащим в углу камеры возле унитаза.

Судя по отчетам персонала, работавшего в Центре первой ночевки, ближе к ночи он вдруг стал вести себя странно и сильно беспокоиться, что указывало на употребление наркотиков. Однако токсикологическая экспертиза не обнаружила никаких наркотических веществ у него в организме. Я предполагала инсульт или сердечный приступ, но и они не подтвердились. Несколько месяцев мы ждали отчета вскрытия, но когда он поступил, то ничего не прояснил: там было написано, что причину смерти установить не удалось. Это выглядело полнейшей загадкой; впервые за все время работы в медицине я столкнулась со смертью, причина которой так и осталась неизвестной.

* * *

Я села на деревянную скамью, скрестив ноги и положив руки на колени, в ожидании, когда назовут мое имя. Зал суда с деревянными панелями на стенах и высокими потолками заливал яркий свет. Передо мной находилось место свидетеля, на которое садились по очереди все, кого вызвали, чтобы выслушать рассказ о событиях той ночи.

Напротив свидетельского места располагались присяжные, а слева стояли скамьи, предназначенные для родных и друзей покойного. Далее начинались ряды для зрителей. Участники процесса занимали первые два ряда. За свидетельским местом, на возвышении, стоял стол коронера, выполнявшего роль судьи. При его появлении все встали. Он оказался коренастым мужчиной в очках, с темными волосами с проседью, морщинистым непроницаемым лицом. Задача судьи заключалась в том, чтобы расследовать обстоятельства смерти и убедиться, что она не стала результатом халатности или злого умысла. Проследить, чтобы все ошибки были учтены: после слушания он мог сделать особые замечания, например, относительно некоторых тюремных процедур, чтобы в дальнейшем избежать подобных случаев.

Я кинула взгляд на скамьи для родственников, но они были пусты, и сердце мое упало. Я гадала, была ли у Дэниела семья или хоть кто-нибудь, кто мог прийти ему на помощь; при виде пустых скамеек стало ужасно грустно.

– Доктор Браун.

Мое имя эхом отдалось от высоких потолков. Я медленно поднялась на ноги, сжимая свои заметки в руке, и заняла место свидетеля. Посмотрела на Карен, и она ободряюще мне улыбнулась. Сердце колотилось, руки тряслись, во рту пересохло, и я боялась, что не смогу говорить.

Все началось неплохо. Меня допросил адвокат, представлявший Скрабс. Он находился в суде, чтобы меня защищать, а не стараться поймать на слове. Я рассказала суду все, что знала о Дэниеле Крейвене.

– По сути, добавить мне больше нечего, – завершила я свое выступление.

– Спасибо, доктор Браун, – сказал адвокат, кивком давая коронеру понять, что закончил.

За ним поднялась представительница прокурорской службы. Это была женщина чуть за тридцать, безупречно одетая, со светлыми волосами, стянутыми в аккуратный узел. Она поглядела на меня холодными, стальными глазами. Прокашлявшись, она спросила:

– Доктор Браун, не могли бы вы нам рассказать о первом впечатлении от мистера Крейвена в тот вечер?

Я поглядела в свои заметки, весьма неустойчиво лежавшие на деревянном поручне передо мной.

– Конечно, – вежливо ответила я, хотя внутренне возмутилась тем, что вынуждена повторять историю, в которой практически не принимала участия. На мой взгляд сосредоточиться надо было на остатке вечера – тех часах, которые Дэниел находился в Центре первой ночевки и пребывал в возбужденном состоянии.

Как выяснилось, до этого дня я понятия не имела о том, что такое в действительности перекрестный допрос. Через полтора часа я все еще сидела на свидетельском месте, раз за разом отвечая на вопросы о мельчайших деталях тех 15 минут, что провела с Дэниелом в приемнике.

Ближе к концу в голове у меня все начало путаться. Я чувствовала себя