Свой расцвет он пережил в восьмидесятые и девяностые – тогда отсюда отправляли дефицит, сюда ездили на поклон не последние люди новообразованных в девяносто первом государств, здесь был один из центров советской мафии. Фотографиями отсюда хвастались. Но потом Россия стала другой, дети выросли, окончили американские университеты и разъехались по всей стране… удивительно, но, в отличие от других народов, русским почему-то не удалось сформировать свою устойчивую и политически представленную диаспору… в США никогда не было ни одного русского мэра, конгрессмена, сенатора, а дети мигрантов старались побыстрее стать просто американцами, такими же, как все. И теперь Брайтон-Бич потихоньку умирал: все меньше было русской речи на Броадволке, знаменитом бульваре у моря, закрыли знаменитый книжный магазин под мостом, сгорел знаменитый рыбный ресторан, все больше земли отдавалось под элитную недвижимость, а в районе было все больше мексиканцев. Пляж – теперь, после того как в Нью-Йорке начался процесс реурбанизации, – все больше использовался ньюйоркцами как близкий и неплохой курорт. И уже с удивлением те, кто посещал Брайтон, смотрели на жирных теток в домашних халатах на улице и стариков на скамейках за шахматами.

Брайтон просто не успел за временем – он не русский, да и русским никогда не был. Он – советский. Кусочек той советской Атлантиды, чудом уцелевший после краха СССР, – он медленно тонул все девяностые и нулевые и сейчас только трубы и виднелись над водой. Здесь как бы замерло время, здесь по-прежнему читали газеты, смотрели фильмы на видеокассетах и обедали в кафе «Татьяна» и «Волна». Советским русским не удалось привлечь к себе внимание, сделаться крутыми и модными – это были по-прежнему тетки в домашних халатах и дядьки с пузом и в наколках. И они обречены были просто сгинуть, не оставив и следа.

Атлантида…

На столбе я увидел плакат – LGBTIQ immigrants – и названия постсоветских стран. Если раньше бежали от тоталитарного государства, то теперь эмигранты вот такие вот.

Мерзость…

Я зашел в кафе «Татьяна», оно еще работало. Кафе встретило меня запахом русской кухни, который я еще помнил, музыкой исполнителей, которых я не знал и которые были смехотворными, и… все было чужим. Просто – чужим.

Подошел к бармену, просто спросил – есть ли жилье на сдачу за наличные и сразу. Оно, конечно же, было.

Ночь я встретил на кровати в каком-то кондоминиуме… я лежал, смотрел в неотремонтированный потолок, слушал звуки разборки соседей (орали на русском) и мрачно думал.

Что не так? Что не так со всеми нами, почему мы так сильно от всех отличаемся? И почему мы ненавидим себя больше, чем кто-то другой.

Почему русское здесь – это закрытые магазины и раздолбанные кондоминиумы, от которых сразу хочется бежать? Почему нет ни одного русского во власти в США? Почему армяне в этом на порядок успешнее нас – их лобби входит в десятку сильнейших. Почему русские так ничего и не смогли дать этому городу, почему наша культура не стала частью культуры Нью-Йорка? Почему мы не смогли занять в жизни этого города такое же место, как ирландцы, к примеру? Чей День святого Патрика празднует Нью-Йорк как городской праздник?

Ведь что-то не так. Что-то очень не так с нами. Мы вымираем? Да нет, не похоже – судя по той истерике, которую сейчас развязали в США по поводу продвижения России, мы идем вперед. Но в чем же тогда дело?

Но согласно последним данным разведки, Мы воевали сами с собой…

Так ничего и не придумав, под русский мат и стуки в стену – я уснул.

США, Вашингтон ДС

Белый дом

Пенсильвания-Авеню 1600

15 августа 2019 года

Когда-то давно президентскую предвыборную кампанию в США можно было выиграть за двадцать пять долларов. Именно столько потратил Авраам Линкольн, он на все эти деньги купил сидра и выставил его избирателям. Но те времена далеко в прошлом. Сейчас стоимость предвыборной кампании зашкаливает хорошо за сто миллионов долларов.

Он сидел за столом в овальном кабинете и напряженно думал, опершись о скрещенные локти. Он был в Вашингтоне мавериком – настоящим, а не таким, как, к примеру, сенатор МакКейн, которому тоже нужны были деньги на предвыборную кампанию – потому и независимым он быть просто не мог. Деньги нужны всем, и тот, кто берет деньги, становится зависимым от того, кто их дал. Деньги нужны всем и всегда.

Кроме него. У него были свои.

Потому-то против него и ополчилась вся политическая система США, стоило ему только избраться. Почти весь его первый срок превратился в балансирование над политической пропастью на натянутой проволоке – и все это называлось «угроза импичмента». Что самое удивительное – впервые в истории общественность серьезно обсуждала возможность импичмента президента не за какое-то конкретное серьезное преступление, а просто потому, что он многим не нравился. Интересно, отцы-основатели США могли представить себе такое? Александр Гамильтон предлагал избирать президента на десять лет, как, кстати, в Китае.

Он не выполнил те обещания, которые давал избирателям, не сделал ту работу, на которую его наняли. От этого ему было горько и больно. Он не мог спокойно смотреть в глаза избирателям, идя на второй срок, – так стоит ли и идти. Он может хотеть все что угодно, но его опять заблокируют.

Он многого не знал, когда шел в Белый дом. Например, он не понимал всю силу судебной власти в США и то, насколько она находится под враждебным контролем. Практически все предлагаемые им реформы были заблокированы через решения судов. В США система права унаследована от Великобритании и называется «система прецедентного права». Она означает, что судья при разборе каждого конкретного дела не ищет норму закона и применяет ее, как в римском праве[53], а руководствуется общими принципами и, разрешая дело, создает прецедент, которым обязаны руководствоваться другие судьи при решении аналогичных дел. В итоге получается, что каждый судья является законотворцем. В отличие от европейских стран, где действует многоуровневая система апелляций и кассаций, в США есть только один высший суд – Верховный. Но они контролируют и его. Следовательно, надо иметь всего лишь одного-двух карманных судей и поддержку в Верховном суде – и ты можешь заблокировать работу Белого дома.

Первый раз система права как политический инструмент применялась – это он потом узнал – для уравнивания чернокожих в правах с белыми. Ни одна политическая партия и ни один политический институт не решились бы принять десегрегационные законы, не рискуя потерять поддержку Юга, а то и что похуже. И тогда в течение примерно пятнадцати-двадцати лет была создана сеть из судебных прецедентов, фактически подменившая собой нормальный законодательный процесс. Сейчас они то же самое пытаются сделать с мигрантами.