Эрвин приоткрыл рот, чтобы опровергнуть такую явную ересь, но – слаб человек – промолчал, ведь начнешь спорить, возница непременно ссадит с телеги, и придется топать, как утром, пешком.

Лучше терпеть, и про себя молиться, прося у Вечного стойкости и мудрости.

И не вспоминать, не вспоминать о Корделии!

Баек и разных историй Аксинь знал неимоверное количество, и рта он не закрывал ни на мгновение. Лошади шлепали копытами, телега покачивалась и скрипела, позади оставалась миля за милей. Эрвин слушал, и старался не думать о том, что сейчас делается в доме лекаря, как там рыжая синеглазая девушка, не вспоминает ли о юноше в одежде послушника?

И иногда ему это даже удавалось.

День сменился вечером, и обоз остановился прямо в поле неподалеку от большого озера.

– Ужинай с нами, не обеднеем, – сказал Аксинь, и Эрвин лишь поблагодарил, хотя должен был как огня бежать общества столь закоренелого и изощренного богохульника.

Запылали костры, вокруг них расположились возчики, и по рукам пошли бурдюки с пивом, а затем и бутыль с настойкой. Сделав несколько глотков, юноша неожиданно для себя рассказал старику о дочери Корнелия Фуска, о том, как он попытался объясниться, и что из этого вышло.

Аксинь сочувственно причмокнул, поправил шляпу с пером и заявил:

– Девки, они все такие, им только дай над нашим братом поиздеваться, так что не бери в голову. Ты молодой, еще дурь из башки выйдет, и будут новые девицы, еще краше и глаже…

– Нет, не будут! – истово выдохнул Эрвин, но старик уже рассказывал очередную байку.

Юноша слушал, сонно кивая, затем вспомнил, что пропустил время вечернего молебна, а значит нужно отойти в сторону и самому прочитать все, что положено – Вечный простит невольное прегрешение, но никогда не извинит пренебрежения обрядом. Но чуть ли не впервые в жизни обязанности монаха показались ему тягостными.

Поэтому он встал, ушел к самому берегу, и, встав на колени, молился в два раза дольше положенного, до тех пор, пока не замерз.

Утром Халльвард попытался отыскать болтливого старика, но не смог… тот как сквозь землю провалился.

Гномы опрокинули по утренней кружке пива, наемник забрался в седло, и караван двинулся дальше. «Башка циклопа» пропала из виду, скрылось позади селение, и потянулась пыльная, кривая дорога.

Навстречу попадались другие обозы, людские и гномьи, деревни встречались часто, словно чирьи на паршивой собаке. Тащились бродяги, трясли вожжами возницы, нахлестывали лошадей всадники, и вид у всех был одинаково прибитый.

Понятное дело, война радует только правителей, гробовщиков да падальщиков.

Халльвард ни с кем из встречных не разговаривал, но гномы не упускали случая позубоскалить. Слухи пересказывали самые дикие: что герцог ведет орду диких кентавров, что Фавила уже разгромлена, и что ее полки стоят у столицы Тегары.

Нож, слушая эти бредни, даже не улыбался.

Хворь в этот день оставила его в покое, зато на следующий он утром не смог встать с земли. Заночевали в поле, и поэтому никто, кроме бородатых нелюдей, этого не увидел, но наемник едва не лопнул от злости.

Пришлось скрипеть зубами и терпеть, пока его укладывали на телегу.

В этот раз слабостью и болью в боку все не ограничилось, вновь началась тошнота и заныла голова.

– Ничо, оклемаешься, зуб даю, – сказал Пегас, когда Халльвард пришел в себя. – Или помрешь.

– Все помрем, – ответил наемник.

Злость прошла, оставив саднящее послевкусие и непонятное мерзкое ощущение, что заставляло вздрагивать и ежиться. Только забравшись верхом, Халльвард сообразил, что это страх, и что испытывал нечто подобное в детстве.

Тогда он дрейфил молодого наемника, любившего издеваться над обозными мальчишками.

Сейчас боялся нового приступа, того, что придется быть слабым и принимать чужую помощь.

– Но не скоро, а то страсть как неохота! – заявил Пегас, и полез за неизменным бурдюком.

В этот день они столкнулись с разъездом королевской гвардии, но Халльвард не вызвал интереса у всадников с вепрем на щитах. Они поговорили с Рацибужем, заглянули в мешки на паре телег, и помчались дальше, топча дорогу копытами.

А к вечеру показались стены и башни небольшого городка.

– Рохат, – сообщил Пегас. – Тут заночуем, и в трактир сходим, повеселимся. Пойдешь с нами?

Возница спрашивал искренне, и был бы рад, согласись Халльвард, но говорил о гномьем заведении.

– Нет, сожри меня Хаос, – сказал наемник. – Ваши песни не для людских ушей.

– Это верно, – Пегас заухмылялся. – И пиво – не для человеческих глоток!

В воротах обоз встретили стражники, неизбежные, как блохи.

Посмотреть на товары они и не подумали, обступили Рацибужа, и принялись в несколько голосов ныть, что пошлины выросли из-за войны. Купец выслушал их вопли, затем махнул Цайнеке, и тот бросил караульным звякнувший кошель.

Стражники начали считать монеты, а колеса телег загрохотали по улицам Рохата.

Постоялый двор, куда они приехали, назывался просто «Дуб», и от «Башки циклопа» отличался мало. Распрягли лошадей, при телегах осталось несколько охранников, прочие гномы утопали в трактир.

Рацибуж с помощником тоже куда-то ушли, так что Халльвард остался один.

– Пива, – сказал он хозяину, усевшись за столик у дальней стены.

Сначала был вообще один, затем притащилась компания подгулявших мастеровых, и стало повеселее. Забренчал струнами лютни явившийся точно из-под земли музыкант, запорхали накрашенные девицы.

Одна подсела к наемнику, и, улыбнувшись, спросила:

– Скучаешь, красавчик?

У Халльварда с самого отъезда из Сивара не было женщины, но самое странное, что и не хотелось. Наверное, виной всему колдовская хворь, раньше он никогда не упускал случая завалить молодуху.

– Не сегодня, красотка, – отозвался он.

– Как знаешь, – она поднялась и зашагала к столу, за которым гуляли мастеровые: пиво и вино лились рекой, девицы сидели у мужиков на коленях, музыкант хрипел и надрывался.

Дверь скрипнула, и народ повалил толпами, словно ждал сигнала, и наконец дождался. Все столы оказались заняты, и когда в «Дуб» явился молодой человек с ножом на поясе, свободных мест не было.

Новый гость огляделся, и зашагал прямо к Халльварду… тот сидел один, и лавка напротив оставалась пустой.

– Эй, ты тут один, штоль? – спросил молодой человек, криво улыбаясь.

По тому, как он двигался, наемник узнал городского щипача, вора, что режет кошельки и обчищает карманы зевак на рынке. Открыл рот, собираясь послать чужака подальше… не сидеть же за столом с такой швалью?