какая-то невозможной красоты женщина — и это была моя Марина, и это была не та сумасшедшая артисточка, которая будила меня по ночам, курила, ревела, бормотала, что она бездарь, и снова ревела и курила, а это была ослепительная Марина с такими глазами, каких не бывает даже у сиамских кошек… А потом навстречу Марине вышел человек в белом костюме — и это был Олег, но не тот злобный Олег, который орал на Марка и обещал уехать, потому что его предали, и не тот, который после нашего ресторана ходил по стеночке, держась за живот, и не тот, который как-то лез целоваться к моей артисточке в моем присутствии… Это был невероятный красавец, мужественный и благородный, как тигр, и тут он тоже поцеловал Марину, но я понял, что это был другой поцелуй, и даже зажмурился от восхищения… Не знаю, сколько времени длилось все это. Я съежился под креслом первого ряда и глядел, и чувствовал, что из глаз моих закапали слезы… Да, я сидел и тихо рыдал. Я рыдал, ибо я понял теперь, для чего ведут они свою жизнь. Для того, чтоб сделать эту самую жизнь на куске белой материи во много раз прекраснее, чем она есть на самом деле…

Когда зажегся свет, Марк и Коля стали ругаться, но впервые я не слушал — о чем.

Я не пошел в общежитие, мне хотелось излить кому-нибудь душу, мне хотелось ласки и понимания. Я бродил всю ночь. Под утро я встретил ту, беленькую с черными ушками… Я долго рассказывал ей о том, что видел. О том, что есть, оказывается, моменты, когда хотелось бы ненадолго стать человеком… Словом, долго я с ней делился своими эмоциями. Она на меня во все глаза смотрела, слушала. Потом говорит:

— А давай, Гриша, сегодня на помойку вместе сходим, позавтракаем!

У меня все внутри упало. Как дам ей по башке лапой!

Удрала, дура! Еще крикнуть успела, чтоб я к ней больше не приставал. Ну и черт с тобой, думаю. Сижу, размышляю о жизни, мечтам предаюсь. А в общежитие, олух, не тороплюсь. А когда вернулся…

Я увидел пустое общежитие.

Я промчался по второму этажу — все комнаты были пусты, если не считать окурков. Я бросился обратно, скатился вниз по лестнице и пронесся по главной улице. И увидел, как за поворотом скрывается последний автобус — они называли его камер-вагон, — там возили ту самую черную штуку со стеклянным глазом.

И я заплакал — второй раз за эти сутки. Я брел по улице, не замечая, что начался дождь.

Я снова поднялся по лестнице на второй этаж, и на этот раз увидел холодильник — его вынесли обратно в коридор. Я ткнул мордой в щель — дверца открылась. В холодильнике было пусто — только на нижней полке лежал маленький кусочек колбасы. Я понял, что это они оставили мне.

Я не стал есть. Я опять спустился вниз и сел на крыльце. Ко мне подлетел захлебывающийся лаем Тузик. Я только глянул на него — он поджал хвост и попятился. Видно, взгляд мой был страшен.

Потом, когда дождь почти кончился, меня увидела полковничиха. Она взяла меня, мокрого и дрожащего, на руки и отнесла к себе. Когда пришел полковник, она сказала, что если он станет выгонять меня, то она уйдет со мной. И полковник замолк, и я понял, что из них двоих полковник теперь она. А потом я убежал во двор и встретил Рыжего, он понял, что я не в себе, и угостил валерьянкой, которую раздобыл где-то.

— Со свиданьицем, — сказал я ему, выпил валерьянку, но не развеселился.

А потом наступил вечер, стало темно. Я подошел к общежитию, где теперь не горели окна и было отвратительно тихо.

Я поднял морду к небу. Первый раз в жизни я пожалел, что я не собака — сейчас бы я завыл. Я долго сидел неподвижно и смотрел в темное небо. Я сидел и смотрел. Я сидел до тех пор, пока в меня не вошло чувство знания и решимости.

И тогда я встал и пошел не оглядываясь.

Было темно, но я-то, слава богу, видел, как днем. Мои глаза были сухими. Я бы никогда не мог объяснить этого, но я знал, что не собьюсь с дороги…

* * *

В большом и шумном городе перед входом в известную киностудию сидел невероятно грязный, тощий и ободранный копь Он сидел с утра до вечера уже несколько дней и смотрел на входящих и выходящих своими пронзительными зелеными глазами.

Внезапно, заметив кого-то, он замер, затем стремглав кинулся вперед и молниеносным прыжком настиг входившую в дверь студии молодую, но уже популярную артистку. Артистка испуганно завизжала.

Оказавшийся рядом дородный мужчина галантно отшвырнул кота прочь.

— Совсем ополоумели коты паскудные, — заглядывая а глаза артистке, сказал он.

— Я так испугалась! о казала с чарующей улыбкой артистка. — Вообще я люблю кошек. У нас на съемках чудный кот жил. Капа. Красавец!

И они прошли через турникет.

Услышав такие слова, кот отряхнулся и сказал что-то, глядя вслед ушедшим.

Но слова эти прозвучали для оказавшихся рядом обычным мяуканьем.

1986

Птичка ль капнет с небосвода,

Рыбка ль булькнет в глубине —

Всякий раз игра природы

Возбуждает мысль во мне.

Так смелей же — в час восхода,

Ясным днем и при луне, —

Капай, птичка, с небосвода,

Булькай, рыбка, в глубине!

IV. Люди с понятием

Про автора

Игорь ИРТЕНЬЕВ

Несмотря на то что Михаил Мишин старше меня менее чем на два месяца, его писательский стаж не в пример больше. Мои робкие литературные усы едва пробивались в то время, как респектабельная литературная борода моего сверстника уже вовсю выглядывала из-под обложки журнала «Аврора», вольготно прохаживалась по гостиной легендарного «Клуба 12 стульев», регулярно украшала собой выпуски сверхпопулярной в те годы передачи «Вокруг смеха»…

Время, надо сказать, было странное. Вроде бы полный застой, пруд, подернутый ряской, которую ничто уже не в силах разогнать. Однако то в одном, то в другом уголке этого пруда со дна вдруг начинали подниматься пузыри, затевалось какое-то бурление, а там, глядишь, и пошел лягушачий концерт. Пока рыбнадзор догребет, он здесь уже закончился, а на другом