Я одно точно понимал — что попал в натуральный сумасшедший дом. Хватают за шиворот, купают в дряни какой-то, жрать не дают, ревут, бормочут ерунду.

А она как начала плакать, так же вдруг и закончила.

— Ничего, Капочка. Все равно мы с тобой самые талантливые артистки. А они все дураки. Давай спать!

Меня — на руки, со мной — под одеяло. И враз заснула. Ну, делать нечего. Свернулся клубком, задремал кое-как. Беспокойно спал: приснилось, что Рыжий вместо меня к полковничихе заявился и сметану всю сожрал…

Утром рано проснулся. Не сразу и сообразил — где это я. А сообразил — вылез тихонько из-под одеяла на пол спрыгнул. Сунулся к двери — закрыта, конечно. Так, думаю. У них тут искусство, а мне с голоду подыхай. Разбудить ее, что ли? Разбудишь, а тебя в какой-нибудь дряни опять вымоют. Поглядел вверх — форточка вроде приоткрыта. Раз! — на подоконник, — два! — в форточку, — и со второго этажа — вниз. Хорошая зарядка натощак, да?

И — к помойке. Кстати, приличную рыбью голову нашел — съел. Полегчало на душе немного — пошел в трешку. Я и вообще в травке люблю поваляться. Ну, а тут-то тем более, ночью не выспался — в момент заснул. И сон, видать, крепкий был. Потому что опасности я не почуял…

Р-раз! — и сообразить ничего не успел, переворачиваюсь в воздухе и попадаю в какую-то душную тьму на что-то мягкое. Я в это мягкое когтями вцепился, а оно как заорет:

— Убью! — ив меня когтями. Я в темноте пригляделся — Рыжий!

Я ему ору.

— Отпусти, дурак, это я!

Он тоже обалдел:

— Гриша, ты? Гдe это мы, а?

Оказалось, сидим оба внутри какой-то тесной сумки, воняет клеенкой, и, видно, куда-то нас в этой сумке несут, потому что качает. И голоса человеческие слышны — только непонятно, что говорят.

— Куда это нас? — Рыжий спрашивает, а сам дрожит весь.

— Куда, куда… Топить, наверное! — мужественно так шучу.

Рыжий шутки не понял, как завизжит!

— За что?! — орет. — Незаконно! Начальник!

Законности захотелось ему. В ответ на его вопли нас так тряхнуло — я думал, из меня кишки вывалятся.

— Заткнись, — говорю. — Сиди тихо, может, пронесет.

Трясемся молча. Рыжий шепотом причитает. И вдруг кончилась тряска.

Вжик! — открывается «молния», чья-то рука Рыжего за шкирку хватает — и вверх. Я только успел тоже голову высунуть, как снова: вжик!

Сижу в сумке, голова наружу, сам внутри. Вижу: сумка на траве стоит, на какой-то лужайке. А на лужайке черт знает что творится! Какие-то провода, какие-то ящики, какие-то прожектора на стойках, вдали автобусы видны, те самые, вчерашние, и людей полно — и местные наши, и приехавшие вчера. Шум, беготня, суета. А посередке стоит несуразного вида штуковина с круглым стеклянным глазом, а напротив штуковины — прямо на травке белый рояль. Я, кстати, люблю рояль, я однажды спал на рояле, в красном уголке… А за этой самой штуковиной с глазом сидит на стульчике оператор Коля, и вид у него такой, будто все, что происходит вокруг, он тысячу раз видел и знает наперед, что дальше будет. А между Колей и роялем сидит на стуле артисточка моя, Марина, только узнать се можно с трудом, потому что на ней длинное какое-то платье — у нас в городе никто в таких не ходит, а рядом валяется зонтик кружевной, а сама она вся в слезах. А вокруг нее кругами бегает этот лохматый режиссер, Марк, и вид у него презлющий.

И вот вижу — прямо к ним туда и бежит вчерашняя подлая Надя и тащит за шкирку Рыжего, который изо всех сил дрыгается. Подбегает она к ним и кричит басом:

— Марк Евгеньевич! Нашла! Марина! Я тебе еще лучше нашла, чем вчерашнего! Гляди, какой рыженький!

А моя артисточка Рыжего увидела да как закричит:

— Убери, — кричит, — эту рыжую гадость! Я хочу Капу! Да! Да! Да, Марк Евгеньевич! Можете снять меня с роли! Да, я сумасшедшая, да, у меня бзик! Думайте, что хотите! Только я никогда не капризничаю!.. А сейчас я знаю, у меня без талисмана ничего не выйдет! Да! Пожалуйста!.. Я всегда!.. Я никогда!.. Я уеду! Уеду!..

И совсем разревелась.

Марк аж затрясся, к Наде подлой подскакивает:

— Дура! — орет. — Ты кого привезла? В этой группе никому нельзя ничего поручить! Где машина? Я сейчас сам поеду по этому паршивому городу искать ее паршивого кота! Выкинь эту тварь! — выхватил у нее Рыжего и в сторону швырнул. Ну, у того ума хватило не разыгрывать обиженного — прочь рванул, чуть тетку не сбил какую-то…

А Надя эта подлая тоже орет:

— Я у вас всегда виновата! А это, между прочим, обязанность администрации — котов ловить. А я художник-гример!

Подбегает ко мне, из сумки выдергивает за шкирку — и к ним:

— Нате!

Артистка меня увидела, ко мне кинулась.

— Капочка! Капочка! Талисманчик мой хороший! Иди сюда!

И руки ко мне тянет. И тут у меня тормоза отказали. Когти выпустил — как вцеплюсь! Артистка бедная в визг! Надя подлая меня за шкирку трясет. Марк вовсе взбесился, к артистке подскочил, кулаками машет:

— Черт подери! Идиотка! Посмотри на свои руки! Раскорябанная графиня!! Как теперь снимать твои руки на клавиатуре?! Свернуть этому паршивому коту голову!

А артистка пуще прежнего визжит:

— Не смейте! Вы живодеры! Отдайте его мне! Марк зубами заскрипел, подбегает к оператору

Коле и орет:

— Что ты сидишь, как сыч? Скажи что-нибудь!

А Коля на него поглядел с большой теплотой и говорит ласково:

— Главное — создать на площадке творческую обстановку.

— Остряк! — закричал на него Марк. Какую-то таблетку вынул, сунул в рот, тут же сигарету закурил, сел на стул и глаза закрыл.

А к артистке, к Марине, какие-то женщины подбежали и стали ей мазать руку йодом. Одна мажет, а другая на руку дует. А она сидит, меня на коленях держит, второй рукой гладит.

— Tалисманчик мой хорошенький, Капочка, успокойся, не дрожи, я тебя никому не отдам.

Эх, жалко, думаю, я ее корябнул, а не Надю эту подлую.

Пока руку ей мазали, Марк в себя, видать, пришел. Со стула своего встал — и к нам.

— Ну, что? — говорит. — Успокоилась? Вот и умница. Молодец. Отдать бы тебя вместе с твоим котом на живодерню!

Очень я люблю этот юмор!

А она ему вдруг говорит:

— Ой, Марк Евгеньевич! Знаете, что я придумала? Марк с нехорошей улыбкой на нее смотрит и говорит:

— Придумала? Ну-ну, Маня, что ты еще придумала?