на «чертовски». — И мне…

— Разве так уж чертовски? — рассмеялась она. — Вам нужны деньги? Пятьсот франков хватит? — Она еще раз поцеловала его и пошла к двери, но на пороге остановилась. — Вы не играете ли в баккара, Кром?

— Нет.

— Пожалуйста, не играйте. Так я вам завтра утром дам деньги.

Он сделал шаг к ней:

— У меня еще просьба. Я хотел бы поехать в Париж в этот вторник, один.

Она покачала головой:

— Нет, милый Кром, вы ведь знаете, что мы едем в Париж через две недели, первого октября. И раньше вы не поедете. Вы уж как-нибудь устройтесь.

И она, кивнув на прощанье, вышла из комнаты.

7

Было двенадцать часов. Горячее розовое солнце высоко стояло на блестящем небе. Белые волны вздымались и падали. Купающиеся прыгали, держась за веревку. Из казино заглушенно и взволнованно доносилась музыка.

Лиза лежала рядом с Кромуэлем на горячем песке.

— Кром, дайте руку. Вам не грустно?

— Грустно? — удивился он.

— Но ведь я уезжаю.

— Да. Но через две недели я буду в Париже.

Она вздохнула и задумалась.

— В две недели может столько случиться. Может быть, через две недели ни Парижа, ни Биаррица не будет. И дороги в Париж не будет. И нас.

Он рассмеялся:

— Ну куда же все денется?

— Исчезнет, рассыплется, улетит. А если все и останется, то ведь так, как сейчас, никогда не будет. Может быть, даже лучше будет, но не так, как сейчас. — Она покачала головой. — Нет, и лучше не будет, а хуже. Ведь всегда чем дальше, тем хуже. Разве вы не замечали?

Он ничего не ответил.

Она повернулась на бок и придвинулась к нему, поджимая голые ноги. От ветра ее короткие светлые волосы поднимались вокруг лица, как сияние.

— Ах, Кром, — вздохнула она, — я не хочу уезжать от вас.

Она встала, кутаясь в мохнатый халат, и подошла к самой воде.

— Знаете, я хотела бы уплыть далеко-далеко, выбиться из сил, утонуть. Как, помните, та девочка.

Она смотрела в море.

— Изольда, — тихо позвал он, подходя к ней сзади. — Вы плачете, Изольда?

Она ничего не ответила.

— Я так люблю вас, — сказал он, задыхаясь от волнения. — Не плачьте, Изольда.

Она повернула к нему веселое, улыбающееся лицо:

— Пожалуйста, не раскисайте. Все это вздор. — Она сбросила халат на песок. — Ну, кто скорее доплывет до скалы? Раз, два, три. — И, взмахнув руками, смеясь вбежала в море, разбрасывая брызги вокруг себя.

8

Лиза уезжала в тот же вечер. Кромуэль принес ей на вокзал розы. Одэт — большую плитку шоколада. Лиза прижимала к себе цветы и улыбалась рассеянно, совсем как Наталия Владимировна. Но Наталия Владимировна только казалась рассеянной, ее руки в белых перчатках слегка дрожали, и уголки губ дергались.

— Послушай, — говорила она тихо стоявшей рядом Солнцевой. — Где же он? Уже поздно.

— Он сейчас придет. Ведь он обещал ехать с тобой. Не волнуйся. Заметят.

Наталия Владимировна поправила шляпу и снова рассеянно улыбалась провожающим.

— Да, всегда грустно уезжать, — говорила она, как на сцене. — Здесь было так хорошо, — она замолчала на минуту, — и я боюсь железнодорожных катастроф.

Лицо ее вдруг стало испуганным. Длинные ресницы замигали, будто она готова заплакать. И сейчас же все стали успокаивать и уговаривать ее.

Она стояла у окна, не слушая, обрывая лепестки цветов.

— Теперь уже он не успеет. Скажи ему, Таня… Лиза, Лиза, садись скорей, — перебила она себя, — сейчас поезд тронется.

— Прощайте, Кром. — Лиза протянула Кромуэлю руку.

— Нет-нет, не прощайте, до свидания. — Он поцеловал ее руку. — Ведь только десять дней.

Поезд тронулся. Лиза стояла на площадке рядом с Николаем и, смеясь, махала платком. Наталия Владимировна отвернулась от окна. По щеке ее текла слеза. Лиза испуганно вскрикнула:

— Наташа!

Она уже давно не видела, как плакала мать. Наталия Владимировна нетерпеливо дернула плечом:

— Отстань, — и вошла в купе.

Лиза растерянно посмотрела на брата:

— Отчего она плачет?

— Борис не поехал с ней. Место в ее купе заказано. Кролик нарочно с утренним поездом отправлен. — Николай равнодушно высунулся в окно. — Старалась, а он надул. Ей и обидно. — Он рассмеялся. — Ну, идем к себе во второй класс. Достаточно отъехали. Не увидят ее поклонники, как мы с тобой перелезем из спального вагона. Идем.

Но дверь на площадку снова отворилась.

— Лиза, — позвала Наталия Владимировна. — Останься со мной. Ты ляжешь наверху. Место свободно. Я доплачу, ничего. Мне не хочется оставаться одной. А ты, Коля, иди. Спокойной ночи.

Лиза вошла в купе, прижимая к груди цветы. Наталия Владимировна уже сняла шляпу и пальто. Лицо ее было бледно и расстроено.

«Совсем уж она не такая красивая, — неожиданно подумала Лиза. — Я лучше».

— Ложись скорей. И не болтай. У меня голова болит. — Наталия Владимировна поцеловала дочь. — Полезай наверх, птичка.

Лиза разделась и легла на холодные простыни. Как бы только не слететь отсюда вниз. Вот тогда настоящей птичкой будешь. Она придвинулась к стене, положила рядом с собой розы. Молодец этот Борис, что не поехал. Теперь бы она тряслась во втором классе, клевала бы носом, и Николай непременно бы еще толкал ее. А здесь так удобно. Она с удовольствием вытянулась.

— Ну спи, я тушу. И не шурши, пожалуйста.

Стало почти темно. Только под потолком горел маленький синий фонарик.

Лиза уткнулась лицом в цветы, потом вспомнила о плитке шоколада, засунутой под подушку, достала ее, осторожно разорвала обертку.

«С орехами, самый любимый».

Розы пахли душно и нежно. От сладости шоколада защекотало в горле.

Вагон легко качало. Лиза прислушалась к стуку колес. «Вы куда? Вы куда?» — серьезно и внушительно спрашивали колеса, и рычаги, спеша и перебивая друг друга, отвечали тонкими голосами: «Едем, едем — не доедем; едем, едем — не доедем».

Лиза вздохнула. Вот она едет. И Кромуэль все дальше и дальше с каждой минутой. Она поцеловала цветы. «Кромуэль, — вздохнула она, — Кром».

Снизу донеслось тихое всхлипывание, заглушенное стуком колес.

Это Наташа плачет. Лиза осторожно свесила голову, посмотрела на мать. Наталия Владимировна лежала, повернувшись к стене. Лица ее не было видно. Только ее белые плечи чуть-чуть вздрагивали.

Лиза снова легла и прижалась щекой к подушке. Цветы все так же душно пахли, и шоколад был такой же вкусный, но Лизины плечи стали чуть-чуть вздрагивать, совсем как плечи Наталии Владимировны.

«Бедная Наташа… — Но жалость к матери сейчас же заменилась жалостью к Крому. — Он теперь уже дома. Ему грустно. Он думает обо мне. Бедный Кром, — вздохнула она, кладя новый кусок шоколада в рот. — Милый, милый Кром. Всегда чем дальше, тем хуже, —