по плечу. Андрей поздоровался с ним вежливо, но сухо.

На столе стояла бутылка портвейна. Одэт налила Кромуэлю вина.

— Пейте, пейте, догоняйте нас.

Лиза лежала на диване, раскинув руки.

— Весело, ах как весело, — повторяла она.

Кромуэль сел рядом с ней. Ему было, как всегда, немного неловко среди этих слишком веселых, слишком шумных иностранцев. Он считал иностранцами всех, исключая Изольду. Изольда была своя. С моря. Такая же, как и он. Лиза подняла голову:

— Ну а обедать куда поедем?

— В русский ресторан, — крикнула Одэт.

— Я хочу с музыкой. — Лиза села на диван. — Едем сейчас. Я только чулки переодену. Эти вот лопнули. — Она показала дырку выше колена. — Достань, Одэт, там, в комоде.

Лиза сняла чулки. Кромуэль смотрел на ее маленькие ноги с розовыми налакированными ногтями. Золотистая от загара кожа казалась теплой и нежно блестела на коленях. Кромуэль покраснел.

Лиза болтала босыми ногами.

— Я очень люблю бегать босиком.

— Да, в Биаррице… — начал Кромуэль.

Лиза посмотрела на него:

— В Биаррице? Знаете, мне кажется, что это было ужасно давно, что я никогда там не была. Я почти ничего не помню. Только море. Как жаль, что тебя не было с нами, Андрей. Но в будущем году…

Она натянула чулки, застегнула подвязки.

— Теперь туфли, и готово.

На голубом бобрике двумя шелковыми, еще теплыми комочками лежали чулки, как только что застреленные маленькие птицы.

— Хоть вы и квакер, Кром, а губы я все-таки накрашу. Ведь здесь Париж.

Одэт суетилась около зеркала.

— Я уже выпила. Видите, у меня блестит нос, и никак его не запудрить. Как же я буду еще обедать?

Николай допил бутылку.

— Ну, теперь можно и ехать.

Кромуэль смотрел на все кругом: на бегающую по комнате Лизу, на ее брата, на Одэт, на Андрея — с каким-то странным чувством смущения, радости и беспокойства. Как будто он уже не имел права сидеть здесь, как будто уже не смел слушать Лизин смех. И оттого что он здесь, наверно, в последний раз и завтра его не позовут сюда, эта комната и эти люди казались ему необычайными и прелестными. Он смотрел на Лизу, и сердце его тоскливо холодело. Он смотрел на нее не так, будто он сидел тут рядом с ней, а так, будто он уже давно ушел от нее, умер и уже не он сам смотрит, а его душа, улетевшая из его тела, смотрит с неба сквозь потолок, смотрит с отчаянием и страстью, стараясь все увидеть, все запомнить. Только одну минуту. А там — вечность. И уже никогда не увидишь Изольду.

Лиза надела Наташину шляпу и шубку с большим горностаевым воротником:

— Я готова.

Она открыла дверь и выбежала. Кромуэль догнал ее на круглой лестнице. Она стояла у полутемного окна.

— Что же они так долго? — шепотом спросила она.

Он не удивился ее тихому голосу.

— Изольда, я вас люблю, — сказал он так же тихо.

Она вздохнула. Лицо ее стало грустным.

— Ах, зачем это? Не надо больше. — И покачала головой.

Одэт и Андрей шумно спускались с лестницы.

— Что ты, Лиза? То час возишься, а то не можешь минуту подождать.

Они вышли в сад.

— А где же ваш автомобиль? — удивилась Лиза.

Кромуэль покраснел:

— Он в гараже. Мотор испортился.

Лиза поморщилась:

— Как досадно. Терпеть не могу такси. Его скоро починят?

— Да, завтра. Непременно.

…На белой скатерти ваза с гвоздиками и рядом стакан с длинными соломинками. Какой веселый и таинственный свет. Откуда он идет? Из-под зеркал, из-за края потолка и еще откуда-то, неизвестно откуда.

— Жарко. — Лиза сдвигает шляпу на затылок, и от этого у нее сразу совсем детское лицо, как у девочки, набегавшейся в саду. — Весело. — Она улыбается.

Одэт пьет шампанское маленькими глотками, запрокинув коротко остриженную голову.

— Да, весело.

Лиза ставит локти на стол.

— Нам очень весело всем вместе. И очень хорошо. Вот кругом все эти люди. Им, наверное, не так весело. Ну, выпьем за нас.

Она чокается с Одэт. Андрей протягивает стакан Кромуэлю, стараясь улыбнуться.

Одэт показывает на него вилкой.

— Ревность, — говорит она по-русски.

Лиза толкает ее:

— Молчи.

Николай что-то подробно рассказывает, но никто не слушает.

Лиза чувствует себя счастливой. Она полузакрывает глаза. Все приятно — и этот таинственный свет, и эта резкая музыка. Лиза прислушивается. Вот он какой, этот джаз. Веселый, шумный, трещащий — кажется, сейчас лопнет от радости. А где-то там, внизу, горечь, а где-то там печаль. И она слышна. Она пробивается. Вот он какой. Но так и надо. И от этого еще веселее. Голова легко кружилась, и от этого все особенно ясно и понятно. Как будто все чувства, и зрение и слух, вдруг обострились. Она слышит то, что за три столика дама в белом платье говорит своему спутнику:

— Это невозможно. Мы не можем расстаться.

И его ответ:

— Ах, оставь. Я должен ехать.

У дамы в белом такой грустный вид и ресницы дрожат. Слышит ли Одэт? Спросить лень.

А если подумать о прошлом, мысль вдруг уходит треугольником через этот зал, и стену дома, и улицу. И в этом треугольнике все, что нужно, все, о чем думаешь, именно то, о чем вспоминаешь. Вот если о маме. Сразу и испуганный Кролик, и Борис, и мамин голос. И вот тут мама смеется, тут она плачет. И вот она поет «Очи черные». И надевает новые серьги. И все так ясно, и так жаль ее. Только не стоит об этом думать, а то расстроишься. И все ясно. И жизнь. И любовь. И автомобили, подъезжающие к ресторану там, на улице. И эти две женщины в парчовых накидках, входящие грациозно и небрежно. Бедные. Они думают, что они красивы, что ими все любуются. А они смешны. Лизе трудно удержаться, чтобы не рассмеяться им прямо в лицо. Она отворачивается и чувствует, как под столом чья-то рука пожимает ее колено. Чья? Андрей сидит рядом, Кромуэль напротив. Она не старается понять, чья это рука. Ей безразлично. Ей просто приятно. Она улыбается и смотрит вверх на слабо освещенный потолок:

— Как весело, как хорошо.

Она снимает шляпу. Светлые волосы, как сетка, падают ей на глаза. Теперь все как будто в тумане. И еще приятнее.

Как много говорит Николай, и Одэт тоже. Слишком много они говорят. Она уже не чувствует руки на колене. Зачем ушла эта рука? Было так хорошо.

Лиза поднимает голову:

— Я хочу танцевать.

Андрей и Кромуэль оба встают. Глаза их встречаются.

Одэт бьет в ладоши:

— Вот вы и соперники. Теперь вам надо драться