Животко невозмутимо вытащил кинжал из груди убитого и выпрямился.

— Хорошо бьешь, — сказал он одобрительно.

— А ты хорошо кидаешь камни, — ответил мальчик.

Они помолчали немного, разглядывая друг друга.

Потом Животко деловито сказал:

— Уходить нам надо отсюдова. Как бы не хватились тебя.

— Меня нескоро еще хватятся, — сказал чужой мальчик. — А ты обоих убил?

— Не знаю, — Животко пожал плечами. — Когда еще они очнутся… Камни больно бьют.

— Ладно, — решил мальчик, — идем.

Он протянул руку, желая забрать кинжал. Животко отпрянул.

— Нет, это мое, — сказал он.

— Дай, — настойчиво потребовал мальчик.

— Нет, — повторил Животко.

— Меня убьют, — сказал мальчик. — Дай мне кинжал. Я умею драться.

— То-то ты попался, — язвительно проговорил Животко.

— Тогда я не был готов. Они ночью напали.

— Всегда нужно быть готовым, — назидательно сказал Животко. — У меня отца убили, знаешь?

— И у меня, — сказал мальчик. — Тебя как зовут?

— Животко.

— Это не имя, а прозвище.

— А имени нет пока. Нужно в церкви Божьей окреститься, тогда и имя будет. А пока я вот странничаю и думаю, думаю…

— А я — Севастьян Глебов, — объявил мальчик.

Животко отскочил от него, будто ожегшись. Мальчик прищурился:

— Ты что?

— Не твой ли отец моего убил?

— А кто был твой отец? — спросил Севастьян.

— Скоморох, — признался Животко.

— Мой отец в жизни не убивал людей за просто так, — убежденно проговорил Севастьян. — Может, и вовсе не убивал, я ведь не знаю… Его по оговору взяли и убили в Новгороде. И матушку…

Животко подумал, пожевал губами, как это делал Неделька в минуты глубокого раздумья. Потом изрек:

— Ты, Севастьян, мне по душе пришелся, а что твой отец сотворил — того я знать не знаю.

— Он не убивал скомороха, — убежденно повторил Севастьян. — Поверь мне, Животко. Мы ведь с тобой теперь кровные братья.

— Куда тебя везли, Севастьян? — после некоторого молчания спросил Животко.

Они шли по лесу, не зная ни конца своего пути, ни края этого леса. И никто сейчас их не видел, кроме плутовки-лисички, что пряталась в глубине чащи, да Божьего ангела, который сейчас плакал в вышине, не смея опуститься ниже, к двум потерявшимся отрокам, которые вот-вот, казалось, загубят и жизни свои молодые, и бессмертные души…

Шли весь день бок о бок, молча, даже не переглядывались, а на ночлег остановились на хорошей поляне, куда время от времени порывами ветра доносило запах дыма и съестного, а то прилетал собачий лай, призрачный и тихий, тотчас растворяющийся в ночной тишине.

Севастьян не признавался в том, что голоден, но едва Животко извлек свои заветные корки из платка, как схватил их все, не спросясь, затолкал в рот и затих. Животко только вздохнул, умудренно, как старик. Тогда Севастьян осторожно двинул челюстью.

— Не давись, — сказал Животко беззлобно, — жуй потихонечку. Завтра в деревню загляну, выпрошу что-нибудь.

И растянулся под деревом, тотчас провалившись в беспорочный сон.

Севастьян ел, гладил рукоять кинжала, глядел на спящего скомороха, чесал болячку под коленом, — словом, был занят. Потом усилием воли отогнал от себя тупое оцепенение, в которое его погрузило нежданное несчастье, начал вспоминать молитвы на сон грядущий — но из памяти все время выскальзывали какие-то очень важные слова. Потом он махнул на все рукой, пробормотал: «Матерь Божья, Пресвятая Мария…» — и заснул.

Утро застало мальчиков спящими в обнимку, точно двух щенков, оставшихся без матери. Первым проснулся Животко и тотчас, повинуясь инстинкту, пробудился и Севастьян. Без улыбки смотрели они друг на друга.

— Точно твой отец моего не убивал? — спросил Животко. Этот вопрос мучил его даже во сне. Но ведь неспроста довелось ему спасти Севастьяна Глебова — молил он, Животко, Господа послать ему знак, и вот он, знак!

— Точно, — сказал Севастьян, не удивляясь такому вопросу.

— Давай пойдем уже, — предложил Животко. — Нужно добыть чего-нибудь, не то ноги протянем.

— Как ты думаешь, убили мы их? — опять спросил Севастьян.

— Они наш след потеряли, — уверенно молвил Животко. — Россия — очень большая страна. Здесь человеку затеряться ничего не стоит. Это тебе не Ревель какой-нибудь занюханный, где что ни шагнешь — все на знакомца наткнешься. Тут просторы, брат мой. Каждое дерево в лесу — как целые хоромы, а всякая роща — точно город или собор…

— Красиво говоришь, — фыркнул Севастьян.

— Расскажи лучше, что случилось с тобой, — попросил Животко. — Пока идем, веселее будет.

— «Веселее»! — со стоном протянул Севастьян. — Ты бы хоть думал, о чем просишь! Ночью ворвались в наш дом тати, схватили батюшку с матушкой, сестрицу взяли и меня с постели — мы и ахнуть не успели, как связали нам руки и побросали в телегу. Батюшка хотел сопротивляться, так его дубиной приголубили. Лучше бы он тогда помер… Мы думали, это разбойники на наш дом напали.

— Твоего отца обвинили в убийстве? — спросил Животко, слабо веря в такое.

— Нет, в том, что он фальшивые деньги делал… Отродясь ничего подобного у нас в дому заведено не было! — горячась, сказал Севастьян.

— Откуда ты знаешь? — резонно осведомился Животко. — Детям не все рассказывают о том, что в доме происходит.

— Я не хочу в тюрьме сидеть, — твердо сказал Севастьян. — Чужой воли ждать. Не то вызволит меня московский дядя, не то сгноит в монастырских подвалах… Нет уж. Лучше я бродяжить буду.

— Ты меня, Севастьян, в Божьей церкви окрести, — попросил неожиданно Животко. — Будешь моим крестным родителем, а я твоим защитником буду. У меня благодетели есть — сильные.

Деревня была уже близко, и псы лаяли во всю мочь, чуя приближение чужаков. На околице оба мальчика скроили печальные лица и принялись жалобно петь на все лады, заклиная подать милостыню бедным странничкам:

Приходил Егорий к своей матушке,

Приходил к Софии Премудрый.

Подайте нам хлеба, люди добрые!

— Ох ты, матушка, София Премудрая,

Ты дай мне от своей руки благословеньице!

Подайте нам ухлебов, люди добрые!

Я возьму меч булатный, сбрую латную,

Я поеду во Хлиемий град,

Подайте нам решетного, люди добрые!

Ко тому царю ко Демьяницу,

Ко Демьяницу, басурманицу!

Поднесите нам из века, люди добрые!