Федька убрался восвояси и шумно, обиженно засопел. В щелки между потемневшими досками сарая пробивался солнечный свет. В желтых лучиках плавали крохотные пылинки и превращались в пургу, когда я шевелилась.

Страх Божий, выспавшись, завозился у меня под рубахой, потом поднапрягся и высунул из горловины круглую башку, отчего грубая ткань врезалась мне в шею. Я осторожно щелкнула браслетом, наконец снимая его с шеи демона. Скинув сапог, я стянула полосатый, рваный на большом пальце чулок и застегнула Королевскую Невинность на лодыжке. Так оно надежнее будет!

Я едва успела сунуть ногу в голенище, как за тонкими стенами сарая послышались шаги. Неизвестный тихо пробормотал Федору, вероятно, нечто неприятное, так что тот громко охнул, а когда открывал дверцу новым гостям, то выглядел до крайности бледным и взволнованным. На пороге моей временной темницы появились две фигуры – стража и мужчины в белом балахоне с широким капюшоном. Скорее всего, последний был из местной секты, чью деревню и выбрал для постоя Денис.

Я заинтересованно разглядывала обоих, распознавая на шее у дородного высокого вояки казенный амулет-щит, а у белорубашечника – тонкую нитку от наговоров и сглаза, вплетенную в пояс-шнурок.

– Это святой отец, – кивнул страж на своего попутчика. – Исповедайся, и пойдем.

Недоумению моему не было предела.

– Для попа у вас слишком хорошо заговоренный поясок, – усмехнулась я ехидно, – разве ваш боженька не охраняет от такой мелочи, как дурной глаз?

Белорубашечник с длинной рыжеватой бородой и неровно подстриженными уже седеющими волосами вытянул дряблые губы и тихо произнес, обращаясь к стражу:

– Выйди, сын мой!

Страж так проворно выскочил из сарая и прихлопнул за собой дверь, что это больше походило на трусливый побег. Я не без интереса следила за тем, как «святой отец», кряхтя, усаживается на колени, для начала задрав белый балахон и показав полосатые порты. Потом он кивнул мне:

– Помолимся.

Он закрыл глаза и согнулся в три погибели, изображая молитву.

Несколько минут он не шевелился, только громко сопел. Я уж решила, что богоугодник задремал, но тут он поднял на меня сухое бесстрастное лицо и произнес тихим, отрешенным голосом:

– Мы готовы выслушать тебя, дщерь наша. – И, опустив голову, снова застыл.

На самой его макушке волосы поредели и вскорости обещали перерасти в знатную лысину. Я не отрывала глаз от проплешинки, а потом на всякий случай переспросила:

– Мы – это ты и солнечный боженька? Ага. И оба ждете моей исповеди?

«Святой отец» неопределенно махнул рукой, не меняя коленопреклоненной позы и предлагая мне приступить к сути дела.

– Ну… – Я цокнула языком. – Пару лет назад я украла икону из королевской церкви. – Священник сдавленно кашлянул себе в колени. – Ее заказал архиерей одной крохотной епархии, ну… до того образок из его храма утащили королевские стражи… Вам это интересно? – Судя по напрягшейся спине, белорубашечник был весь во внимании. – Так вот. В благодарность тот самый святой отец отпустил мне все прошлые и будущие грехи. Это к тому, что перед Ним, – я ткнула пальцем в ветхую кровлю, – я чиста как невинный младенец.

– Кхм! – раздался приглушенный стон.

Белорубашечник выпрямился, одарив меня уничижительным взглядом, и тяжело поднялся на ноги. Похоже, мой бред задел бедолагу за живое.

– Боюсь, дщерь моя, в царствие Божье тебе путь заказан!

Он шагнул к двери, когда я его остановила, радостно фыркнув:

– Так это ж хорошо! Хочу жить счастливо и сытно, а главное – долго! Вы не переживайте за мою душу, у меня с тех пор и не слишком много грехов накопилось. Да, кстати… – Священник, похоже, хотел убраться восвояси. – А убийство грехом считается?

Тут Страх, выбравшийся из-за сундука с круглой лысой башкой, покрытой паутиной, мягко взмахнул крыльями и уселся мне на плечо, по-совиному уставившись на сектанта. Белорубашечник, вызвав у меня приступ веселья, выскочил из сараюшки почище прежнего стража. Тот как раз мялся у порога, успокаивая взвинченные нервы ломанием тонкой яблоневой веточки, подобранной тут же на дорожке. В двух саженях от него волновался испуганный Федор, зыркая на прикрытую дверь сарая.

– Дура языкастая, чтоб ее черт подрал! – плюнул в сердцах священник на сапоги стражу, резво выскочив в сад. – Да пребудет с тобой свет, сын мой! – Затем он величественно кивнул и заторопился на выход.

Страж недоуменно глядел вслед удалявшемуся по садовой дорожке главе секты. Тот шел с неестественно прямой спиной, словно проглотил кол, и казался оскорбленным по самые уши. Внутри у служивого родилась настоящая буря эмоций – от негодования до откровенного огорчения. Да, он за год не произнес столько слов, сколько сказал этому напыщенному местному индюку, чтобы тот отпустил грехи глупой девчонке перед казнью! Но главное, сколько ж ему денег-то отвалили – два стражьих месячных заработка и седьмушку премиальных! И по всем этим причинам, мне совсем неизвестным, страж чувствовал себя по крайней мере оплеванным.

– Вставай! – грубо гаркнул он.

– Разбежался! – ответила в тон ему я, в один момент посерьезнев и обдав неприятным яснооким взглядом.

– Слушай, – не выдержал страж, – через пять минут тебя казнят, а ты выкобениваешься, как принцесса Тульяндская с Королевской Невинностью на руке.

– На ноге! – выдавила я из себя и повергла противника в эстетический ступор, залившись превеселым смехом.

– Чур меня! – запричитал страж и перекрестился, приняв меня либо за кликушу, либо за сумасшедшую ведьму с нездоровым взглядом.

Издевательский хохот сам собой лился из груди, а в голове крутилась занимательная мыслишка, что все-таки в глубине жалкой гнилой душонки Давидыв настоящий маньяк! Только он, подлец, может подвергнуть меня всем унижениям, что пережил сам в заключении у Хранителей. Вот вам и сараюшка с плохенькой крышей, и казнь! Одно запамятовал – лопату со стражем не передал. Ну ничего, про лопаты ему Савков напомнит! Тому-то совсем не понравилось копать компостные ямы.

Мы вышли в сад. Любопытный Федька, все это время прижимавший ухо к тонкой стене, отпрянул. Глаза его, круглые, по-щенячьи жалобные, были полны слез и сожаления. А я шла с закованными руками и безуспешно прятала улыбку. Чтобы не рассмеяться, приходилось до боли кусать и сжимать губы, но они, будто заколдованные, растягивались сами собой. Страх Божий, выпорхнувший след за нами, недоуменно покружил над головами, тявкнул на стража, приведя того в невменяемое состояние, близкое к обмороку, и воробьем нахохлился на ветке старой яблони, помахивая длинным тонким хвостом.

Место моей казни выбрали за коровником рядом с выгребной ямой, подозреваю, рассчитывая мой тепленький труп не мудрствуя лукаво сбросить туда. Вокруг стояла навозная вонь, и роилась колония мух. Стражи, измученные дневной жарой и спарившиеся в плотных зеленых плащах, нервно курили, стараясь заглушить табачным дымом смрад. У каждого имелся арбалет с еще королевскими гербом, вырезанным на древке. При нашем появлении мужчины ожесточились. Все разом отвернулись, боясь скользнуть по мне даже взглядом.