– Вкусно?

– Спрашиваешь.

– Хотела бы пить такой коньяк каждый день?

– А ты что, предлагаешь?

– Я не предлагаю, я спрашиваю.

– Хотела бы. И не только коньяк...

– Ты на Мальдивах с мужем отдыхала. А у меня там свой остров. Дворец, огромная яхта... Интересно?

– Очень.

– Мне тоже так казалось. Но потом я понял, что это все пустое... Не так уж это и хорошо, когда ты можешь позволить себе все. Плохо, когда ты всего достиг, когда не к чему стремиться... Это дорогой коньяк можно пить каждый день, и не надоест. Потому что алкоголь – это болезнь. И богатство – такая же болезнь, к нему стремишься, к нему привыкаешь, без него жизнь не жизнь, но на трезвую голову от него тошнит. Все так же, как при алкоголизме, тошнит, а все равно пьешь, потому что не можешь без этого... Коньяк можно пить без меры, но, став алкоголиком, ты теряешь к нему вкус. И с богатством так же. Пока еще не можешь всего себе позволить, стремишься к большему, тянешься за чем-то интересным, престижным. Но беда, когда наступает пресыщение... Я помню свою первую машину, «Ладу» самую обычную купил. Радости было – не передать. А когда яхту за сто миллионов покупал, такой радости уже не было... Все приедается, пропадает острота ощущений. И гордость богача – это как огромная надувшаяся гора. Высоко, но под ногами, под резиновой оболочкой – пустота. А если точней, то ничего... Но глупо отказываться от того, что ты заработал своим горбом. Да что там горбом, ценой своей жизни. В меня и стреляли, и взорвать меня пытались... Я не идиот, чтобы отказываться от своего состояния. Просто время от времени нужно спускать пар из своего воздушного шара. Кто-то закапывает себя в землю, чтобы затем «чудесным» для себя образом воскреснуть. Кто-то бомжует в подземных переходах, чтобы затем, примерно таким же образом, подняться. Я знаю одного человека, который ловит кайф, когда ворует из супермаркета. Денег полным-полно, а ему в радость украсть какую-нибудь дешевую шоколадку...

Панфилов замолчал, отдыхая от собственной тирады.

– Я тоже знаю такого человека, – спустя какое-то время сказала Нонна. – Витя Лосев, сосед наш...

Марк Илларионович нахмурил было брови, чтобы выразить свое недовольство. Но имя Лосева разгладило морщины на его лбу.

– Витя Лосев? Ты его знаешь?

– Ну да. Он же наш, местный... То есть сам он из Москвы, но на лето в Серебровку приезжал, к бабушке... Кстати, она по соседству с Грецкими жила... Правда, он воровал еще до того, как миллионером стать. Мы с ним одно время гуляли. Облом, помню, был. В девяносто втором это было или в девяносто третьем. Не важно. В общем, в универсам зашли, вина купили, колбаски, фруктов. А тут охрана – молодой человек, что там у вас под курткой? Проверили, а там две чекушки водки. Я тогда чуть со стыда не сгорела...

– И что, посадили его?

– Нет. Не нашлось на него мента-миллионера, ну как ты, чтобы чисто из прикола служил. Ты бы деньги с него не взял, а те взяли. Он уже тогда зарабатывал прилично. Короче, замяли дело... Кто-то ворует для прикола. А кто-то по этому же делу преступников ловит. Это я про тебя...

– Прикол не прикол, но я здесь.

– Типа отпуск?

– Угадала... Планировал отпуск надолго, а поработать хотел недельку-другую. Молодость вспомнить, все такое...

– С Настей поразвлечься?

– Не угадала. Настя – это серьезно. Серьезней не бывает... Я же думал, что она умерла. Мать ее сказала, что она таблетками отравилась и умерла...

– Да, было такое. Отравилась она таблетками. Но не умирала. А Екатерина Михайловна такая, спала и видела, чтобы Настю замуж за Грецкого отдать... И не прогадала. Он мужик серьезный, деньги хорошие поднимает...

– Из-за меня Настя отравилась. Но ты и в том виновата. Или нет?

Нонна снова захмелела. Взгляд осоловел, замаслился, губки затрепетали, язычок затяжелел. И ясности в сознании поубавилось.

– А что я? Антон сказал, я и сделала...

– Значит, все-таки Антон.

– Ну да... Он же Настю крепко любил... И сейчас любит... А то, что изменяет, так это потому, что Настька редко ему дает... Не любит она его. Любить себя позволяет, а сама не любит... Тебя, может, до сих пор любит...

– Любит. А простить не может.

– Чего?

– Из-за того случая...

– А-а...

– Ты думаешь, я к чему разговор веду. Все равно мне, кто Максютовых убил. Не мое это дело. Мне Настя нужна... А ты, я так понимаю, не признавалась ей в том, что нарочно меня подставила.

– Нет.

– Может, сейчас сознаешься?

– А что мне за это будет? – кокетливо улыбнулась Нонна.

– Что будет? Отстану я от тебя...

Панфилов хитрил, когда говорил, что ему все равно, кто убил Максютовых. Кем бы он ни был, его ментовская сущность была второй оболочкой его души. Он мог говорить все, что угодно, но ему очень хотелось найти убийцу. Во-первых, профессиональная гордость. А во-вторых, эта сволочь могла угрожать и Насте. Пока что лишь чисто теоретически, но все же...

Он всерьез подозревал Нонну. Логика проста – если она скомпрометировала Антона, не постеснявшись привязать к этому грязному делу свою сестру, значит, она могла ее и убить. Сначала убить, а затем подбросить гильзу во двор Грецких.

Панфилов не прочь был убить сразу двух зайцев. И перед Настей лишний раз оправдаться, и Нонну еще больше запутать.

– Странный ты какой-то. Еще не приставал ко мне, а уже отстать хочешь... Ты приставай, приставай...

– Я не в том смысле. Пусть убийством твоей сестры следователи районные занимаются, а я им про тебя ничего говорить не буду...

– Что говорить?

– Что ты к убийству причастна.

Нонна не повелась на его удочку.

– Но я не причастна...

– У тебя нет алиби, но есть мотив...

– Не убивала я Аллу, сколько раз говорить?

– Но ты же не хочешь, чтобы тобой прокуратура занялась?

– Пусть занимается. Все равно доказательств не будет...

– Ты в этом так уверена?

– Да, потому что не убивала... И хватит об этом... А к Насте я, так уж и быть, схожу... Если...

– Что, если?

– Не заставляй меня напрашиваться.

– А ты не напрашивайся.

– Ты – черствый чурбан...

Нонна налегла на коньяк. А он действовал на нее похлеще снотворного. Флакон еще не опустел, а она уже спала, облокотившись на барную стойку и положив голову на руки.

Утром Панфилова разбудил легкий стук в дверь.