Когда они были уже достаточно близко, чтобы видеть его лицо, Элеонора вспомнила этого человека, которого видела лишь в раннем детстве. То был Раймон Пуатье, брат ее отца. Она не знала, что он так красив.

Одним прыжком он взобрался на королевский корабль и поклонился королю с искренней улыбкой.

– Добро пожаловать, сир, мой царственный племянник! Добро пожаловать и вы, моя прекрасная племянница…

Без всяких церемоний он обнял ее с сердечностью южанина, затем несколько отстранился и радостно заглянул ей в глаза.

– Хвала Господу, возлюбленная моя племянница, ты лишь подтверждаешь пословицу, что в Аквитании живут самые красивые девушки, клянусь честью! Людовик, вы просто счастливчик!

Людовик покраснел от столь неуклюжего комплимента, а Элеонора рассмеялась. Сильные руки на ее плечах передали ей тепло, которое ее странно взволновало. Там, где губы Раймона коснулись ее щек, она чувствовала жар.

Некоторое время спустя она ехала между обоими мужчинами по древней римской улице, которая вела вдоль Оронты к Антиохии, чьи башни уже обозначились на горизонте. Не зная почему, Элеонора чувствовала себя счастливой. Всякий раз, когда взгляд Раймона останавливался на ней, а это случалось нередко, она ощущала, как проникается теплом до глубины души, но никак не могла объяснить себе это неведомое ощущение. Раймон говорил певучим голосом, в котором можно было уловить влияние средиземноморской области. Свои слова он сопровождал оживленной жестикуляцией. Людовик, улыбаясь, слушал его и лишь изредка вставлял кое-какие замечания. Элеонора не прислушивалась и, глядя на пыльную дорогу, размышляла о том, как может выглядеть Констанция, жена Раймона. Красива ли она? Как бы она ни выглядела, Элеонора решила, что она ей не понравится.

Снаружи стояла изнурительная жара, но в комнате Элеоноры было прохладно. За тяжелыми занавесями окна пекло солнце, которое в полдень останавливалось прямо над террасой, откуда открывался чудесный вид на город. Как приятно было отдохнуть в этот час, вытянувшись на кушетке в прохладном сумраке!

Журчащий звук фонтана, который находился в середине комнаты, отдавался эхом благодаря мраморным плитам пола и мозаике на стенах.

Она была одна, как всегда во время полуденного отдыха. Во дворце все уснули, начиная от поварих и придворных дам и кончая самой княгиней Констанцией. Элеонора не спала, ибо в эти редкие часы одиночества она могла думать о человеке, чей образ стоял перед ее глазами с тех пор, как месяц назад она прибыла в Антиохию.

Раймон! Она забыла о родстве с ним сразу же, как только поняла, что любит его, и что он сам все больше и больше запутывается в сетях, которые расставила любовь. С некоторых пор он перестал улыбаться, когда видел ее, не сопровождал более в прогулках по красочным переулкам города, которые были защищены от жары крышами из камыша. Темные глаза князя мрачнели, когда его взгляд падал на Элеонору, и она с дикой радостью читала в них возрастающее замешательство.

Под вечер он вместе с Людовиком вернулся из краткого похода против турка Зенги, чья наглость сделалась невыносимой. Когда он увидел ее, взгляд его вспыхнул так, что молодая женщина поняла: ему недолго осталось бороться со своими желаниями. Когда же наступит час признания? Завтра? Или уже сегодня?..

* * *

Подушки на ее постели сильно нагрелись, и она переместилась на другую сторону, чтобы найти место попрохладнее. Закрыла глаза, чтобы заснуть, но какой-то едва слышный шорох заставил ее насторожиться. Она открыла глаза и в полутьме комнаты увидела высокую фигуру у постели.

Раймон стоял перед ней с дрожащими руками, прерывистым дыханием и застывшим взглядом лунатика. Его сарацинский плащ, придерживаемый украшенным золотом поясом, был свободно распахнут, открывая мускулистую грудь.

Оба молчали. В это мгновение они так стремились друг к другу, что не нуждались в словах.

Раймон отвел в сторону полог и опустился на колени. Элеонора покорно лежала и, как слепая, прикасалась к его лицу, искаженному страстью и волнением. Очень медленно она привлекла его к себе и со вздохом закрыла глаза…

Только теперь Элеонора, после десяти лет замужества, испытала, какой может быть любовь. Она и Раймон неистово отдавались друг другу, в слепой страсти забыв об окружающем мире. Ее желание было ненасытно…

* * *

Предоставив Людовику принимать франкских господ из Сирии или Палестины, они исчезали под предлогом охоты или прогулки по побережью. Чаще всего выбирали место, где был обнаруженный Раймоном грот.

И почти каждую ночь они могли быть вместе. Людовик дал обет, что во время крестового похода не будет прикасаться к жене, а Констанция воздерживалась от супружеской жизни, ибо ждала ребенка.

Но чем больше они любили друг друга, тем сильнее становилось их желание. Они не замечали ни любопытных взглядов, которыми их провожали, не прислушивались к слухам и сплетням, не видели ни насмешливых лиц, ни нахмуренных бровей священников. Раймон, обнимая Элеонору, мечтал вслух:

– Мы разорвем все путы, связывающие нас. Людовик вернется на родину без тебя, а я прогоню Констанцию.

– Какой священник осмелится обвенчать нас, – вздыхала Элеонора. – Мы состоим в слишком близком родстве…

Но он лишь беззаботно смеялся.

– Что значит для нас церковь и брак? Мы принадлежим друг другу и это единственно важно. Я сегодня же вечером поговорю с Людовиком и моей женой.

Но когда вечером Раймон встречал спокойный взгляд короля, он забывал ту речь, которую старательно готовил. Как может он объяснить непобедимость страсти этому человеку, который даже не заподозрил их?

* * *

Элеонора поправляла волосы перед большим зеркалом, когда рядом с ней возник Людовик. Он сделал знак ей и служанке, который предупреждал все возможные церемонии, и в ожидании сел на скамеечку. Элеонора улыбнулась ему и вновь повернулась к зеркалу. Она была прекраснее, чем когда-либо. Любовь пошла ей на пользу, ее цвет лица сделался нежнее, глаза лучились, а губы стали ярко-красными. В мерцающем свете свечей казалось, что ее волосы живут своей собственной жизнью, а зеленые драгоценные камни, которые украшали их, делали ее похожей на богиню моря.

Она жестом отослала служанку и повернулась к мужу, все еще искоса глядя в зеркало.

– Вы желаете сообщить мне что-то, сир?

Людовик кивнул, и на губах его обозначилась усмешка.

– Да, я хотел попросить вас собраться. Завтра утром мы отправляемся в Иерусалим.

От изумления глаза Элеоноры сделались неестественно большими, рот открылся, и она еле подавила в себе возглас негодования. Отъезд? Он говорит об отъезде? Он хочет увезти ее? каким образом эта безумная идея могла прийти Людовику в голову? Разве он не знает, что она никуда не собирается ехать? Ах да, конечно, он этого не знает! Не глядя на него, она промолвила: