с номером 119. Никаких вывесок на ней не было. А за дверью находилось совсем небольшое помещение со столом посередине и единственным стулом перед ним, если не считать скромного кресла, занятого хозяином кабинета. Хозяин представился как Сергей Иванович, и у Ромки сразу возникла ассоциация с майором Кирпичниковым, хотя этот Сергей Иванович был в штатском неброском костюме, сером и в меру поношенном. Впрочем, и Сергей Иванович Кирпичников никогда на Ромкиной памяти не носил форменный китель. И майорские погоны Ромка видел на нём лишь однажды – на фотографии в удостоверении с красными корочками и гербом, которое тот сунул ему в лицо, когда заявился с обыском. Хозяин кабинета № 119 лишь представился, внимательно рассматривая зашедшего студента, а Ромка уже был уверен, что перед ним тоже майор, не меньше. Правда, совсем другого ведомства. Страшно не было, он не чувствовал за собой никаких косяков по линии Комитета Государственной Безопасности. Скорее им владело любопытство, зачем он мог понадобиться всесильной организации. КГБ являлось могущественной и таинственной организацией. Пожалуй, самой могущественной и таинственной в СССР.

Ромка некстати вспомнил, как в шестнадцать лет мечтал устроить революцию, чтобы на место дряхлых старцев из Политбюро пришли новые люди, разделяющие принципы, провозглашённые Дзержинским: «У чекиста должна быть холодная голова, горячее сердце и чистые руки». Несмотря на то что с той поры много воды утекло и он превратился в изрядного циника, КГБ в его сознании оставался окружен ореолом романтики. С комитетом он связывал последнюю надежду на возрождение красивой и дерзкой мечты социализма – создание нового человека будущего, лишённого подлости и меркантильности. Чем плотнее на протяжении жизни неглупый человек опутывает своё сознание колючей проволокой цинизма и рациональности, тем выше вероятность, что эти шипы призваны защитить дорогой ему уголок души, где спит до лучших времён мечта о несбыточном. Даже если он сам забыл о её существовании.

Сергей Иванович оказался мягок в общении и внимателен, что опять-таки, исходя из печального опыта, свидетельствовало о том, что он человек серьёзный и наверняка опасный при определённых обстоятельствах. Поэтому на вопросы, а их было немало, Ромка отвечал с готовностью, но тоже очень внимательно, внутренне подобравшись. Вопросы были разнообразные, касались его биографии чуть ли не с начальной школы и так или иначе сводились к преданности Коммунистической партии и Советской власти. В какой-то момент Ромка понял, что о его нелегальных заработках и неоднозначном прошлом особисту, а именно так он его классифицировал, ничего не известно. Но это был не повод расслабляться. Продолжалась беседа не менее двух часов, которые пролетели незаметно. Человеку всегда интересно поговорить о себе, особенно если его внимательно слушают. Также ближе к концу беседы Ромка неожиданно отчётливо увидел себя со стороны и догадался, что большинство его ответов Сергею Ивановичу известны заранее, и он не столько слушает, сколько наблюдает за ним. Ну что ж, и это не было чем-то новым. Подобное чувство он испытывал, когда общался с вором в законе Дато Сухумским. Тот иногда несколько прикрывал глаза во время разговора и, казалось, уходил в себя. Было ощущение, что он не вникает в слова, но слушает голос собеседника. Впрочем, нити разговора вор не упускал и подмечал малейший промах оппонента, который мог использовать против него сразу или спустя время, смотря по ситуации. И никогда ничего не забывал.

Тем не менее Ромка выговорился. Собеседник так заинтересованно слушал, что Ромка не устоял перед соблазном говорить почти всё, что думает. И гораздо больше, чем планировал вначале. Разговор незаметно повернул на последние политические события в стране, и Ромка искренне и горячо поделился своим непониманием и внутренним несогласием с рядом происходящих событий. При этом у него не возникло ощущения, что он подставился и что его откровенность может быть использована против него. Сергей Иванович сочувственно кивал и периодически поддакивал на его горячность. Из кабинета Ромка выходил с неким внутренним воодушевлением и странной готовностью куда-то бежать и что-то делать. Внутри бурлила непонятного происхождения энергия, которая жаждала вылиться во что-то созидательное, направленное на благо всей огромной страны, а не на себя лично. Ему показалось, что они с Сергеем Ивановичем понравились друг другу, хотя он так и не узнал цели приглашения. Впрочем, ровно через неделю и в то же самое время была назначена повторная встреча. И к ней следовало подготовиться. А именно написать сочинение про собственную семейную жизнь. Не очень понятно, при чём тут семейная жизнь, но Ромка надеялся, что на следующей встрече он получит какое-то предложение. И что это предложение будет связано с будущей карьерой. Предложение, от которого не принято отказываться. Да он и не собирался. Здесь крылась государственная тайна, и такого воодушевления он не испытывал, даже когда на первом курсе на стремительно заработанные деньги купил трёхкомнатный кооператив в Сабурово.

* * *

С Викой происходило неладное. Она стала необычайно раздражительной. И причиной её плохого настроения и раздражения неизменно оказывался Ромка. Поводом становились любые мелочи, которые, по его мнению, яйца выеденного не стоили. Иногда он не обращал внимания, иногда обижался и тогда замыкался в себе. Тёща в такие моменты даже позволяла себе несколько наигранно поддерживать его: «А представляешь, как я натерпелась с твоей ненаглядной? Жизнь вместе прожить – не поле перейти!» Ромка не чувствовал подвоха и был благодарен Зинаиде Алексеевне. Ему казалось, что надуманность и беспочвенность Викиных претензий очевидна всем членам семьи. Но на самом деле Евгений Иванович занимал довольно бесхребетную позицию подчёркнутого невмешательства в дела молодых, а Зинаида Алексеевна почувствовала, что она наконец-то снова обрела контроль над дочерью и ситуацией в целом, и позволяла себе находиться «над схваткой», которую в значительной степени сама и провоцировала в образе мудрого филина. Она тонко управляла настроением дочери, опосредованно, но эффективно надавливая через неё на болевые точки зятя. Если бы кто-то спросил, зачем она это делает, Зинаида Алексеевна, пожалуй, даже удивилась бы, а заодно и возмутилась на всякий случай: «С чего вы это взяли?! Вот ещё! И вообще, что вы себе позволяете?! – она и себе-то не готова была признаться в присущей ей и совсем некрасивой страсти манипулирования людьми, – Я пекусь о счастье дочери, только и всего!» Но самым неприятным во всей этой истории было то, что Зинаида Алексеевна сама до конца не могла сформулировать, в чём именно это самое счастье должно заключаться. В её неотчётливых представлениях о Викином будущем оно каким-то причудливым образом переплеталось с собственной, её, Зинаиды Алексеевны значимостью и востребованностью. То есть реализация личных амбиций,