«Усмешка местью самаритян…»

усмешка местью самаритян

Борджия пропадает из виду

мерзавцы с княжескою повадкой

облачения сбросив переживают обиду

отм(о/ы)лить которую тщатся роскошью ванн

не признавая приоритет искусства

ночами печалятся над загадкой

яда приставшего к яду и тела к телу

так пусть же страсть закипает в рустах

обжорством мяса похотью сладкой

и вот уже ночь рассветом истлела

«Гнусный инцест…»

гнусный инцест

а ну его к черту

соперник с кантарелой смешавший сок

задирает юбку очевидности

атаку ожидающая аорта

расплата ее

подскок

шприц ныряет на волосок…

острием клинка

валютой наивысшего сорта

Опускаюсь по кругу

опускаюсь в Париже

поднимаюсь утром другим

по пути на Монмартр

возле института Мольера на Ренело

таращусь на тощие крупы

юниц у мольбертов

на оттенки собачьей мочи

облаткой печенья по ветру лечу

этикеткой от крекера времени знаком текущим

на миг торможу у наследия Эйфеля

где предпринимателей поросль

черных как совесть бывших колоний

впаривает бесполезные вещи

продукцию целого мира

кич секретера перо раздирает до крови

а с плаката на углу Трокадеро

уставилась на меня Сандра Баллок

детективица я у нее на ладони

осторожно протянут меж ней

и залувренной Монною Лизой

мне ее не догнать и зачем она мне

что она может на виселице стены

ну допустим приду

опущусь конформистом

или лучше

пойду к Нотр Даму

величавость вдохну

слезой поперхнусь соринкою страха в зрачке

вместе с тысячей атеистов крестом осенюсь

невзирая на веру

и наконец

переполнюсь красой

под хихиканье пышнотелых берлинианок

превращающих в хор Пляс Пигаль

и в борьбе с тяготеньем колбасным

хочу обмакнуть их сосисочные косички

в сладкое сало стихотворенья

опускаюсь по кругу

и вдруг рассияло мне плешь

солнцем птичьего дня как насмешка

не будь я в командировке

по делу…

Штилиха в посольстве заждался меня

озабоченный образованием и культурой

и поскольку в посольствах теперь протокольная скука

опозданья не в моде

выговор светит

и я опускаюсь

и бегу

вправляя удавку галстука

туго как в Англетере

может лучше за ним

опуститься от суеты

Перевод Ю. Проскурякова

Из польской поэзии

Вислава Шимборска

Натюрморт с воздушным шариком

Когда умирать я буду,

Мне не нужно воспоминаний:

Лучше пускай вернутся

Все потерянные вещи.

Пусть повалят в окна и двери

Сумочки, зонтики, рукавички,

Чтобы я пожала плечами:

А зачем мне все это нужно?

Гребешки, иголки, булавки,

Роза из промокашки, —

И я наконец-то скажу им:

Мне ничего не жалко.

Где бы ты ни скрывался, ключик,

Поспешай, возвращайся,

Может, еще успеешь меня услышать:

Ржавей, ржавей на здоровье.

И тогда на меня налетит стая удостоверений,

Пропусков и анкет,

И я шепну с умиленьем:

Вот и солнце заходит.

Часики, выпрыгните из речки,

Дайте мне подержать вас в ладони,

И я скажу с укоризной:

Раньше вы не спешили!

Находись поскорее и ты,

Рваный воздушный шарик,

Чтобы я могла от тебя отмахнуться:

«Нету здесь детей,

ты никому не нужен».

Выпорхни в раскрытое небо,

Выпорхни в мир широкий,

И тогда кто-нибудь снизу

Крикнет: «Гляньте!» —

И тогда я смогу заплакать.

Приятелям

Знаемые мои, рассеянные в пустыне

Между землею и звездами!

Мы потерялись в бездне

Между головой и ногами.

Расстоянье от жалости до слезы —

Все равно что между планетами нашей системы.

Продвигаясь от фальши к правде,

Перестаешь быть молодым.

Как смешны сверхзвуковые самолеты!

Можно подумать, щель тишины

Между их полетом и звуком —

Всемирный рекорд.

Были полеты и побыстрее.

Их опоздавший звук

Выцарапывает нас из подушек

И через много лет.

«Мы невиновны!» – доносится крик снаружи.

Кто там кричит?

Бежим,

Открываем окна.

Крик обрывается. За окнами – звезды

Падают с неба. Так после пушечного залпа

Со стены сыплется штукатурка.

Перевод с польского М. Каменкович

Кшиштоф Лисовский

Из цикла «Пятнадцать тысяч дней»

Послание 3; снящееся

я видел яркий огонь

горящие коробки из-под платьев

под засохшим деревом на самой обочине улицы

из этого пламени рождалась женщина

просыпалась в прекрасном отчаянии

наслаждалась металлическим вкусом длинной шпильки

с закрытыми глазами

завязывала карминовую ленточку

такая безмятежная в своей печали

смиренно укрощала наготу плоти

наглухо застегивала на себе хлопок и шелк

(на мгновенье душа ее отделилась от тела

как Офелия скользит она по самой поверхности

датского потока

притихшая, дивящаяся стрекозам и сверчкам

над ней склоняются травы

королёк колышется на камышовой нити)

и вдруг проснулись телефон, зеркало, будильник,

память прошлой ночи:

она себе нравилась

и феминизм был совсем не для нее

Страницы гербовника

Что же от них мне осталось в наследство?

Черты лица, нервозность, привычка складывать платочек,

кашель, затверженные поговорки и анекдоты,

пожелтевшие фотографии,

От мужчин – безопасная бритва,

на бой выходившая с зарослями щетины

в Румынии и Греции, во Франции

и в Англии –