— Щас, тащ лейтенант, я мигом!

Пока я ждал, взгляд мой скользнул вниз по корпусу лодки, туда, где в дрожащих полосках света хорошо различались на четырёхметровой глубине крылья кормовых горизонтальных рулей. На плоскости левого крыла лежал предмет, явно мне что-то напоминающий. Когда с тапочками в руках подбежал подобострастно согнувшийся в пояснице Ряхин и по направлению моего пальца посмотрел вниз, он этот предмет сразу узнал. Конечно же, это был тот самый утопленный сегодня утром несчастный автомат!

Рёв ликования, которым разразился обезумевший от радости Ряхин, чуть не сдул меня обратно в море. Целый день сегодня в ожидании неминуемого возмездия за утерянное оружие дисциплина из него так и пёрла. Он так преданно на меня смотрел и был настолько проницателен, что любое моё приказание готов был выполнить, повинуясь лишь неуловимому движению глаз. В надежде на то, что на суде ему всё зачтётся, он тщательно вымыл палубу, до блеска надраил бронзовые поручни, опоясывающие рубку, и уже почти до половины выскоблил железной щёткой ржавую поверхность пирса. В порыве сверхисполнительности он ещё и не то мог бы совершить. Но вот автомат нашелся, и бурная радость его была вполне объяснима: возмездие отменяется, тачки по Сахалину катать не придётся!

Я едва успел поймать Ряхина за шиворот, когда он, повинуясь душевному порыву, чуть было не кинулся за борт. Как вы понимаете, доверить ему такое важное дело я никак не мог. Если автомат сейчас упустить и он по неосторожности всё же свалится на морское дно, то найти его там будет уже невозможно. В этом я успел убедиться лично. Поэтому, оставив Ряхина на палубе сторожить мои тапочки, я сам плюхнулся в воду.

Уже через минуту автомат был поднят и передан в трясущиеся руки Ряхина. В этот момент он был похож на преданную овчарку в момент получения сладкой косточки. Высунь он ещё язык и прерывисто и часто задыши — иллюзия была бы полной.

— На, раззява! В следующий раз, если уронишь, топись сразу сам! — дал я Ряхину полезный совет и отправил вниз приводить оружие в порядок. Подсумка с патронами на рулях не оказалось. Понимая бессмысленность дальнейших поисков, я на этом и успокоился.

Вечером после вахты я нашёл командира в прекраснейшем расположении духа. Видно было, что выходной день он провёл хорошо. Подтверждением тому были маслянистые, неправдоподобно ласковые его глаза и густое амбре, распространявшееся по комнате. Кроме того, по радио прошло сообщение, что накануне его заочный друг Саддам Хусейн сделал какую-то очередную гадость проклятым американцам, чем окончательно привёл командира в состояние полнейшего счастья. Пользуясь моментом, я не мешкая доложил о происшествии.

Выслушал меня командир вполне спокойно и даже ни разу не матюгнулся. Это меня несколько насторожило, но, видя, что настроен он сегодня мирно, я набрался наглости и после доклада тут же попросил выдать причитающиеся мне за два месяца три литра спирта. Вместо спирта я получил пространные рассуждения на отвлечённые темы, но ненадолго, минут так на пятьдесят.

В основном командир говорил о том, что «задолбали окопавшиеся вокруг разгильдяи и бестолочи», что во всём виноват Горбачёв и его друзья американцы, что именно из-за них в армии и в стране такие «развал и шатание».

— Нет, ты скажи мне, минёр, — обращался ко мне командир с нажимом, словно я в чём-то с ним не соглашался. — Зачем этому херу лысому понадобилось всё разваливать? Какого хрена жопу американцам прилюдно вылизывает? Смотреть противно, как он очко своё направо-налево подставляет! «Ах, трахните меня, господа, здесь, и вот сюда, пожалуйста, и ещё раз, и вы тоже, и вы… А вот за это мы ещё не покаялись и вот за то…». Проститутка, бл@дь ренегатствующая, оппортунист херов, да простят меня Маркс и Энгельс, царствие им небесное! И попомни, минёр, моё слово, — как коммунист тебе говорю, — всё это ещё цветочки, а ягодки их волчьи всем нам скоро собирать придётся! Они, сволочи, всё развалят, продадут, переговняют, Нобелевскую премию мира за это получат — иудины тридцать сребреников, а Страны, Союза, Державы — поминай как звали!

Я старательно кивал головой и во всём с командиром соглашался, даже отвесил несколько комплиментов «другу Саддаму», выразив полное одобрение его непримиримой позиции в отношении зарвавшихся американцев, и рассказал новый анекдот про пятно на лысине Горбачёва. Командир расцвёл, заулыбался, выдал из причитающихся мне трех литров поллитровку и, похлопав по плечу, отпустил невредимым.

Выйдя от командира, я прихватил из канцелярии печатную машинку и побрёл к себе изобретать материалы административного расследования. Когда всё было готово, я позвал Васю, и под импровизированную закуску мы употребили полученную от командира поллитровку. Напиться вдрызг, как планировалось, у нас не получилось. Пол-литра спирта для этой цели оказалось маловато. Не выполнили мы также и вторую половину из намеченных на сегодняшний вечер мероприятий — не пошли топиться и, честно говоря, ни разу потом об этом не пожалели.

Найденный неучтённый АК-47 после недельного вымачивания в солярке мы благополучно разобрали, отчистили и даже разработали все движущиеся детали. Не в пример американской винтовке М-16 он прекрасно сохранился — видимо, был хорошо смазан. Но стрелять из него мы не решились: мало ли что. А так брали с собой как средство психологического воздействия на пляж и в дальние прогулки вдоль побережья. Видя, что мы ребята серьёзные, местное население выказывало нам особое почтение и даже не пыталось что-нибудь украсть.

Паровая машина в целости и сохранности осталась лежать на дне. Ещё пару раз мы с Васей к ней наведывались, но поживиться ничем так и не смогли. Я думаю, что до сих пор эта реликвия продолжает покоиться на морском дне, на том же самом месте. Если есть на свете какой-нибудь безумный коллекционер, собирающий паровые машины древних пароходов, то я готов совершенно безвозмездно подарить ему свою находку и указать её точное местонахождение.

25

Кровавая бойня на исходе ночи

Такие вот воспоминания может иногда вызвать к жизни некий с виду неказистый листок бумаги, найденный на полу в кают-компании полузатопленной, брошенной на произвол судьбы старой подводной лодки. Документ тот, кстати, до сих пор хранится в моём личном архиве, и всем желающим я могу его собственноручно показать. А сколько их таких, оказавшихся невостребованными, документов, воспоминаний, мыслей и чувств осталось за бортом, пропало безвозвратно вместе с ушедшими в небытие кораблями, людьми, эпохами… Скрытые страницы истории в виде старых, отсыревших листков кое-где ещё