Она уставилась на него, не веря своим ушам.

К ее великому изумлению, он расхохотался:

– Боюсь, это все, что я могу сказать по-турецки. Помню всего несколько слов.

– Но откуда?

– Моя бабушка была гречанкой. Родилась в Стамбуле. Очень любила этот город. От нее я и перенял два-три турецких слова.

Он умолчал о том, что бабушка его покинула Стамбул на закате Оттоманской империи, выйдя замуж за ливанского купца, и до последнего дня своей жизни тосковала по дому с видом на Босфор и по людям, жившим по соседству. Вместо этого он стал припоминать слова, общие для турецкого и греческого языков: cacik – caciki, avanak – avanaki, ispanak – spanaki, ciftetelli – tsifteteli…

Его акцент забавлял Пимби, и она хихикала, закрыв рот и опустив голову, – так обычно делают люди, которые стесняются своих зубов или своей радости.

Он смолк, вперил в нее долгий взгляд и сказал:

– Я даже не знаю, как вас зовут.

Пимби откинула со лба прядь волос. Она редко называла оба своих имени и никогда не говорила, что они означают, но тут с удивлением услышала собственный голос:

– Пимби Кадер. По-английски это значит «Розовая Судьба».

Он не стал ухмыляться или недоуменно вскидывать бровь, хотя Пимби ожидала именно такой реакции. Напротив, он смотрел на нее так, словно она только что открыла ему великую и печальную тайну.

– На редкость поэтичное имя, – сказал он.

Пимби уже знала, что означает по-английски слово «поэтичный». Не очень точно, но все-таки знала. Она улыбнулась – впервые с того момента, как они встретились.

Потом Пимби открыла пакет из злополучной пекарни, достала шоколадные эклеры, один взяла себе, а другой протянула ему. Он в ответ протянул ей булочку с фруктовым джемом, купленную там же. Сначала они ели в молчании, потом стали перебрасываться пробными словами: «неплохо», «очень даже вкусно», «а я, оказывается, проголодался»… Постепенно между ними завязался разговор, уже не имеющий отношения ни к расизму, ни к рисовому пудингу.

Выяснилось, что его зовут Элайас. Как и Пимби, он перебрался в Лондон почти восемь лет назад. Город ему нравился. Он тоже чувствовал себя здесь чужаком, но не страдал от этого, потому что привык к этому ощущению, которое не оставляло его ни в одном городе мира. Слушая его, Пимби мысленно сокрушалась, что так плохо понимает по-английски. Но для того чтобы общаться с другим человеком, хорошее знание языка не так уж и важно – верно? С мужем они говорили на одном языке, но, находясь рядом, оба предпочитали молчать. Пимби даже не могла вспомнить, было ли когда-нибудь иначе.

– Значит, вы грек? – спросила она.

Она сочла за благо умолчать о том, что слышала о греках много дурного, в особенности из уст своего зятя Тарика.

– Не вполне. Я на четверть грек, на четверть ливанец, на четверть иранец и на четверть канадец.

– Как это получилось, что в вас намешано столько кровей?

– О, все очень сложно. Моя бабушка, гречанка, вышла замуж за ливанца, и в этом браке родилась моя мать. Потом мать встретила отца. Его родители – граждане Канады, которые родились в Тегеране. Сам я родился в Бейруте, вырос в Монреале, а теперь вот стал лондонцем. И кто же я по национальности, спрашивается?

«Удивительно, как богата его жизнь путешествиями, как часто ему приходилось заново начинать жизнь в незнакомом месте, – размышляла Пимби. – Неужели он не боится перемен, неужели его не страшит неопределенность?» Неожиданно она вспомнила, что в детстве мечтала стать моряком, бороздить моря и океаны, своими глазами увидеть все шесть континентов. Но это было давно, очень давно.

Словно угадав ее мысли, он улыбнулся:

– Уверяю вас, всю жизнь перебираться с места на место совсем не страшно. Некоторые люди не умеют пускать корни, но ничуть от этого не страдают.

Заметив у нее на пальце обручальное кольцо, он поспешно отвел от него взгляд. Что касается Пимби, она даже не заметила легкого следа, оставленного кольцом на его пальце, – слабого намека на супружеские отношения, которые прекратились, но еще не были забыты.

– Где вы работаете? – спросила она.

– В ресторане. Я шеф-повар.

Лицо ее просияло.

– Правда?

– Чистая правда. Думаю, я могу приготовить рисовый пудинг не хуже, чем вы.

Пимби представила себе, как ее новый знакомый режет лук или переворачивает отбивные на брызжущей маслом сковородке. Это так мало вязалось с его профессорским обликом, что она невольно хихикнула и тут же осеклась, испугавшись, что он сочтет ее смех обидным. Все мужчины, которых она знала прежде, считали ниже своего достоинства заходить в кухню и появлялись там лишь для того, чтобы выпить стакан воды. Обоих своих сыновей, в особенности Искендера, она тоже воспитывала в убеждении, что стряпня не мужское дело.

– Вашей жене повезло, – сказала Пимби.

– Мы с женой разошлись, – ответил Элайас и сделал такой жест, словно разорвал кусок хлеба.

Пимби решила повернуть разговор в иное русло.

– А что сказал ваш отец, когда вы решили стать поваром? – спросила она. – Не возражал?

Это был довольно рискованный вопрос. Сама того не зная, она коснулась болевой точки. Его отец возражал, очень даже возражал, дрогнувшим голосом признался Элайас. Несколько лет они не разговаривали, но потом помирились. Кстати, интерес к стряпне у него возник еще в детстве. Мальчишкой он очень жалел свою сестру, Клео, и всячески старался ее порадовать.

– Ваша сестра была больна? – спросила Пимби.

– Она была особенная.

Правда, дети, живущие по соседству, называли ее другим словом: дефективная. Она родилась с тяжелым синдромом Дауна и отставала как в физическом, так и в умственном развитии. Брат ходил в местную школу, в класс для особо одаренных детей, а сестре приходилось ездить на автобусе в специальное учебное заведение, расположенное на городской окраине. Она часто приходила в уныние, раздражалась по пустякам, плакала, разбрасывала и ломала игрушки, рвала на себе волосы. Маленький Элайас заметил, что лучшее средство ее успокоить – вкусная еда. Учуяв запах свежеиспеченного яблочного пирога, она расплывалась в улыбке и моментально забывала про свои горести. Постепенно Элайас научился готовить для сестры лакомые блюда. Со временем ему стало ясно, что они с сестрой помогли друг другу: пытаясь немного скрасить ей жизнь, он нашел собственное призвание.

Когда замешиваешь тесто, жилы твои наполняются силой земли. Когда жаришь мясо, душа убитого животного разговаривает с тобой, требуя к себе уважения. Когда чистишь рыбу, ты слышишь шум воды, в которой она плавала. Поэтому с рыбой надо обращаться бережно, чтобы готовое блюдо хранило память о море. Пимби слушала как завороженная. Некоторые слова были ей незнакомы, но, к собственному удивлению, она понимала все, что он говорил.