Иногда мне кажется, что внутри меня что-то умерло. Может, другая женщина на моем месте была бы счастлива, я же – совершенно измучена. Я не могу думать о работе. Мне не интересно с детьми. Наедине с Майклом я постоянно раздражена, взвинченна и словно под микроскопом вижу его мельчайшие недостатки. По утрам он прикусывает губы, читая газету, по вечерам поджимает пальцы ног, прежде чем включить телевизор, носит черные носки с шортами и кроссовками и очень противно ест мороженое (крошечными кусочками, слизывая их с самого кончика ложки). Я изо всех сил стараюсь вспомнить, почему когда-то влюбилась в Майкла, но не могу. Когда я крепко зажмуриваюсь и пытаюсь представить своего мужа, то вижу Эвана Делани.

– Так не может дальше продолжаться, – говорю я Энни. По ее словам, после моего сценического фиаско она не имеет права давать мне советы, но мы тем не менее договорились встретиться у публичной библиотеки. – Я ужасная мать и худшая из жен. Ради бога, Энни, помоги мне.

Я рассеянно вожу рукой по гладкому и прохладному крупу оленя, недавно появившегося в библиотечном дворе. Вообще искусственные олени вовсю плодятся по городу с тех пор, как урбанизация истребила настоящих. Перед зданием окружного суда стоят шесть проволочных, перед торговым центром – несколько выстриженных из кустарников, а теперь еще это известняковое трио.

– Хорошо. – Энни складывает ладони вместе, и мне на мгновение кажется, что она сейчас будет молиться о моем спасении. – По крайней мере, ты покончила с этим, пока дело не зашло слишком далеко. Ты молодец, Джулия.

Я говорю, что “дело” зашло-таки слишком далеко.

– Насколько?

– Далеко, – повторяю я.

– Очень? – спрашивает Энни.

– Дальше некуда.

– В смысле?..

– Да. – Я падаю на скамейку и закрываю лицо руками, стараясь дышать медленно и размеренно. Затем поднимаю глаза: – И что теперь?

– Еще не поздно все исправить, – говорит Энни. – Подумаешь, совершила ошибку. Потеряла голову. Ты, можно сказать, как наркоман. Ничего страшного. Бывает. Так. Я бы на твоем месте постаралась заменить один наркотик другим. Точнее, чем-нибудь здоровым и продуктивным. Чтобы оно вытеснило у тебя из головы твоего профессора.

– Например?

Я вконец измотана и не верю в спасение. Я заранее знаю: что бы ни придумала Энни, это мне не поможет. Мы с ней попусту тратим время. В офисе у меня горы работы. Дома бельевая забита грязными вещами так, что не открывается дверца сушилки. Садом я не занималась несколько месяцев, теперь там, наверное, одни сорняки.

– Что ты имеешь в виду? – вздыхаю я.

– Как насчет спорта? Ты ведь всегда говорила, что тебе не хватает сил на спортзал, так? Вот и направь свой… драйв туда, понимаешь? В нужное русло. А еще можно пойти работать в христианскую организацию. Или… в мой тренажерный зал. Полчаса на велосипеде – и ты думать забудешь о своем Эване, обещаю.

Я смотрю в серьезное лицо Энни и чувствую, как меня захлестывает чудовищная тоска.

– Ненавижу велотренажеры.

– Хорошо, хорошо, понимаю, это не для всех. Тогда хобби. У тебя ведь нет настоящего хобби? Ты когда-нибудь думала о хобби? Моя сестра купила ткацкий станок и делает на Рождество одеяла. Всем-всем. Двадцать девять штук. Совсем свихнулась. Как думаешь, ты могла бы увлечься ткачеством? А вязанием?

При последней попытке я связала носок – один, но такой большой, что он налез бы на косматую растаманскую голову. Я шла на курсы вязания в надежде чему-то научиться и встретить единомышленниц, но в результате лишь подверглась унижению, когда пришло время демонстрации “изделий”. Кто-то вязал свитера со сложными скандинавскими узорами, кто-то – объемные сумки-мешки, которые потом стирали в машине, чтобы те стали как фетровые. Одна амбициозная девушка трудилась над мексиканским свадебным платьем. А тут я со своим растаманским носком-шапкой. Вязальщицы тактично промолчали, но я все равно потеряла интерес и перестала ходить на курсы. Где-то в подвале у меня до сих пор стоит здоровенная коробка, а в ней – пятьдесят девять разноцветных клубков шерсти и всевозможные спицы двадцати трех размеров: гладкие бамбуковые и тонкие алюминиевые, с двумя остриями, круговые, маленькие, словно зубочистки, и чудовищно длинные. И ни одну из них я больше никогда не возьму в руки.

– Знаю! Коллекционирование! Джули, помнишь, мы ездили по антикварным магазинам в Северной Каролине? Ты ничего не купила, но сказала, что всегда хотела что-нибудь собирать.

– Помню.

– Значит, решено! Будешь собирать коллекцию. Я тебе говорила о моей подруге Кэрри из Санта-Фе? Она коллекционирует пингвинов. Всяких: керамических, оловянных, старинных, заводных. У нее в холле пингвин в натуральную величину, я чуть не умерла со страха. Все свободное время она торчит в Интернете, на аукционах. Это настоящая работа, я не шучу. Но и в конечном итоге развлечение. – Энни замолкает, чтобы перевести дух.

– Энни, прости. Но это смешно. Ты слышала, что я сказала? Я влюбилась. Хочу быть с ним постоянно. Мечтаю, чтобы мой муж упал на машине с моста и я могла жить с Эваном. Я готова покончить с собой, а ты про пингвинов.

– Да, про пингвинов! Если я правильно поняла, Джули, ты не собираешься заводить роман. Вот я и говорю, замени это чем-то еще. Перенаправь энергию. Это же психология. Ну, думай! Неужели тебе ничего не хочется собирать? Может, хорошенькие чашечки с блюдцами? Или металлические коробочки для завтраков пятидесятых годов? Моя сестра собирает все, что имеет отношение к “Маленькому пони”, убей, не понимаю зачем. Ну, думай, Джулия, думай. Что бы тебе хотелось собирать?

Внезапно ее вопрос кажется мне очень важным, судьбоносным, из тех, что может задать наставник. Ответ на такой вопрос способен изменить жизнь.

– Наверное… банки для печенья. У мамы было несколько штук.

Трина не могла себе позволить ни обширной коллекции, ни ценных старинных банок, как в витринах антикварного бутика домашней утвари на Бек-авеню, двухквартальном Монмартре нашего городка. Моя мать просто держала деньги на сигареты в оранжевом грибе над плитой. На ламинированном столике в центре маленькой кухни стояла горчично-желтая банка в виде трамвая из Сан-Франциско, подарок калифорнийского приятеля. Улыбающаяся свинья в поварском колпаке удерживала на полке полупустые коробки с хлопьями. Трина сначала думала, что свинья ценная, и пыталась сдать ее в ломбард, но та оказалась всего лишь дешевой копией.

Энни с энтузиазмом детсадовской воспитательницы хлопает в ладоши.

– Отлично! Видишь? Я знала: коллекционирование у тебя в крови! Хорошо. Тогда вот что. Вернешься на работу, сразу залезай на “и-бэй” и ищи банки для печенья. Наверняка их там куча.

– С рабочего компьютера? Ты что, смеешься?

Энни смотрит на меня, как на ребенка, который никак не может запомнить, что спина там, где бирка.