– Охоты так или иначе не будет, – напомнил он мне. – Нам полагается соблюдать траур. Но молодого помощника Беллингзу я подберу. Хотя, если честно, Ральфа мне все-таки не хватает. – Он посмотрел на меня с каким-то странным выражением – смесью любопытства и какого-то затаенного беспокойства. – Он был очень способный и очень приятный молодой человек. И отлично помогал мне с хозяйством. – Гарри помолчал. И я вдруг отчетливо поняла, что именно ему хотелось у меня узнать. – Пожалуй, он мне даже нравился. – Этой легкой ложью Гарри как бы пытался доказать, что отнюдь не сходил по Ральфу с ума. – Да и тебе, по-моему, тоже.

И передо мной возникло совершенно неуместное в данную минуту видение: наши обнаженные тела, сплетенные в любовном экстазе, незаметно подкрадывающегося к нам Гарри, а потом его лицо – когда он лежал на пыльной соломе и щекой прижимался к обнаженной ступне Ральфа. Все это разом промелькнуло у меня перед глазами, но я промолчала: мне нужно было окончательно убедиться, что у моего брата на уме.

– Он обладал очень сильной, если не сказать повелительной натурой, – продолжал Гарри, старательно подбирая слова. Я, разумеется, не преминула воспользоваться этим намеком: подняла полные слез глаза и, увидев его встревоженное лицо, срывающимся от рыданий голосом пролепетала:

– Ах, Гарри! Он заставлял меня делать такие ужасные вещи. Я так его боялась! Он говорил, что будет лежать в засаде, поджидая меня, а если я ему не подчинюсь и не приду, то он нарочно станет распространять обо мне всякие мерзкие сплетни. Он меня совсем запугал! А в тот раз, если бы ты не появился, я просто не знаю, что могло бы случиться…

– Я… спас тебя? – с надеждой спросил Гарри.

– Он бы наверняка меня обесчестил и покрыл позором весь наш род, – твердо сказала я. – Слава богу, ты пришел вовремя! Кстати, с того дня он уже опасался слишком активно меня преследовать.

Истинный смысл той сцены уже почти улетучился из податливой души Гарри, сменившись куда более сладостной картиной геройского спасения добродетельной сестры.

– Сестренка моя любимая, – с нежностью сказал он, – я так беспокоился, но спросить прямо не решался. Скажи, он не… закончил свое ужасное злодеяние? Я пришел вовремя?

Мои щеки вспыхнули от смущения, что было естественно для молоденькой девушки, но я, глядя на Гарри невинными глазами и как бы собравшись с силами, честно ответила:

– Я – девственница, Гарри! Ты спас меня. А того, кто мне угрожал, больше нет. Он навсегда исчез из нашей жизни, и это, без сомненья, деянье самого Господа. Моя честь в твоих руках.

Милый Гарри! С виду он был таким крупным широкоплечим мужчиной, но в душе оставался совсем еще ребенком! И он был так похож на маму в том, что всегда предпочитал легкую, непринужденную ложь пугающей правде. Я улыбалась ему тепло и убедительно, понимая, что моя чудовищная ложь продолжает развиваться и крепнуть.

– Ты спас самое дорогое для меня: мою честь, и я никогда этого не забуду, Гарри. Отныне я под твоей защитой. Теперь ты – глава нашего дома, глава нашей семьи. И я с гордостью и полным доверием вручаю себя твоим заботам.

Он протянул ко мне руки, и я бросилась в его целомудренные, исполненные искренней любви объятия. И снова в глубине моей души вспыхнула искорка желания, когда я ощутила, как меня обнимают руки мужчины, как невольно напрягаются мои бедра и ягодицы. И, когда Гарри нежно обнял меня за талию, какой-то крошечный демон почти детского озорства заставил меня так повернуться, что рука Гарри невольно скользнула по округлой выпуклости моей груди, обтянутой гладким шелком.

– Теперь я безоговорочно в твоей власти, – сказала я.

И рука Гарри осталась там, где случайно оказалась.

В ту ночь мой разум сыграл со мной странную шутку. Мне снился Ральф, но не тот, из недавних моих кошмаров, а прежний, Ральф тех дней нашего золотого, полного любви лета. Я не бежала, а плыла, летела через розовый сад, и ноги мои едва касались посыпанных гравием дорожек. И калитка сама распахивалась передо мной, и я, легкая, как призрак, продолжала свой бег-полет в сторону реки. На берегу виднелась чья-то фигура, но я твердо знала, что это он, мой любовник. Мы бросились навстречу друг другу, и он овладел мною с такой пронзительной нежностью, что я застонала от наслаждения. И на этой высокой ноте наслаждения и боли я проснулась, исполненная сожалений. Стоило мне открыть глаза, и мой сон начал быстро таять, но я хорошо помнила, что, когда я после страстного поцелуя посмотрела в лицо моему приснившемуся любовнику, его лицо было лицом Гарри.

Подобный сон, полагаю, должен был бы меня шокировать, но я лишь улыбнулась и села в постели. Мечтать о Гарри, когда вокруг расцветает весна, казалось мне совершенно естественным и очень правильным. Мы с ним теперь постоянно были вместе, и я получала все больше удовольствия от этой дружбы. Мы с наслаждением прогуливались по саду, планируя заново обсадить дорожки кустами, размечая места посадки колышками и вдыхая аромат свежевскопанной земли. Мы составили настоящую карту перекрещивающихся дорожек, и, наконец, возница привез целую груду пышных кустов, и мы целых два чудесных дня руководили их посадкой, которую осуществляли трое садовников, а мы всячески им помогали, подвязывая и распрямляя ветви саженцев.

Иногда мы вместе ездили в холмы. Мне все еще было запрещено выезжать верхом, но я разыскала старую коляску своей гувернантки, велела запрячь в нее свою кобылу и теперь свободно разъезжала по всему поместью и даже добиралась до подножия холмов. Гарри ехал верхом со мною рядом, и я часто думала, как обрадовался бы нашей дружбе папа, как ему приятно было бы видеть наше тесное единство, возникшее во имя любви к той земле, которая была ему так дорога.

– Ты не устала, Беатрис? – заботливо спрашивал Гарри.

Я лишь улыбалась ему в ответ, и мы начинали неторопливый подъем на вершину холма, чтобы оттуда посмотреть на расстилавшиеся внизу зеленеющие поля и леса; или, повернувшись к поместью спиной, смотрели на юг, где вдали посверкивала ровная, точно голубая каменная плита, морская гладь.

Моя робость перед старшим и куда лучше меня образованным братом почти исчезла, особенно когда я поняла, как мало он знает о нашей земле. Мне даже стали нравиться его рассказы о книгах и разных заинтересовавших его хозяйственных идеях. Я никогда не могла толком понять, какова на самом деле разница между тем, есть у кого-то соглашение, именуемое «социальный договор», или нет, но когда Гарри говорил о борьбе за владение землей и о том, может ли земля принадлежать некой элите, я слушала его с огромным и острым интересом.

А он в ответ на мои бесчисленные вопросы начинал смеяться и говорил:

– Ох, Беатрис, можно подумать, что тебе интересно только то, что имеет отношения к Широкому Долу, а все остальное тебе совершенно безразлично! Ты прямо язычница какая-то! Прямо настоящая пейзанка!

И я тоже начинала смеяться и обвинять его в том, что у него в голове слишком много всяких идей, потому он и не способен отличить дикий овес от пшеницы – и это на самом деле была чистая правда.