Ему хотелось обрести счастье, не терзаться от постоянной тяжести в теле, а напротив, удариться в какое-нибудь безрассудство – даже в роман, в любовную связь. И в течение нескольких секунд он интенсивно думал о целом ряде нравившихся ему женщин: о Габриэлле, Фарах и всех прочих.

Думал он и о женщине, которую, судя по всему, звали Саландер. В свое время она его словно околдовала, и когда он стал вновь вспоминать о ней, ему показалось, будто он видит в ней нечто новое, хорошо знакомое и чуждое одновременно. Внезапно его осенило: она напоминает ему Августа. Чистое безумие, конечно. Август – маленький мальчик-аутист; Лисбет, конечно, тоже не такая уж великовозрастная, и, пожалуй, в ней есть что-то мальчишеское, но в остальном она его полная противоположность. Носит исключительно черное, похожа на панка и совершенно бескомпромиссна. Тем не менее Франсу пришло в голову, что ее взгляд обладает тем же странным блеском, какой был у Августа, когда тот смотрел на светофор на Хурнсгатан.

Бальдер встретился с Лисбет во время лекции в Королевском технологическом институте, где он рассказывал о технологической сингулярности, о гипотетическом состоянии, когда компьютеры станут умнее человека. Он как раз начал объяснять понятие сингулярности в математическом и физическом значении, когда открылась дверь и в зал вошла одетая в черное худенькая девушка. Первой его мыслью было сожаление о том, что наркоманам больше некуда пойти. Затем он задумался о том, действительно ли эта девушка наркоманка. Она выглядела не такой опустившейся, как они. Зато казалась усталой и недовольной и, похоже, совсем не слушала его лекцию. Просто сидела, бесформенно нависая над столом. В конце концов, посреди рассуждения о сингулярной точке в комплексном математическом анализе, где пределы становятся бесконечными, он прямо спросил ее, что она обо всем этом думает. Это было зло, по-снобистски. Зачем ему понадобилось вколачивать ей в голову собственные фанатичные знания?

И что же произошло? Девушка подняла взгляд и сказала, что ему бы лучше вместо того, чтобы сыпать направо и налево сумбурными понятиями, проявить скепсис, раз уж основа его расчетов разваливается. Это скорее не какой-то физический коллапс в реальном мире, а признак того, что его собственная математика не отвечает требованиям, и поэтому он, по большому счету, занимается чистым популизмом, мистифицируя сингулярности черных дыр, когда глобальной проблемой явно является отсутствие в квантовой механике способа подсчета гравитации.

Затем она с холодной откровенностью, вызвавшей в зале шум, полностью раскритиковала процитированных им теоретиков сингулярности, и он сумел в ответ лишь ошеломленно спросить:

– Кто вы, черт возьми, такая?

Так они познакомились, и позже Лисбет поражала его еще несколько раз. Она молниеносно – или с одного такого сверкающего взгляда – сразу поняла, чем он занимается, и когда Бальдер в конце концов сообразил, что у него похитили технологию, то обратился к ней за помощью, и это их сплотило. С тех пор у них появилась общая тайна. И вот теперь он стоял в спальне и думал о Лисбет…

Но тут размышления Франса резко прервались. Его вновь охватило леденящее беспокойство, и он глянул через дверной проем на огромное окно, выходящее на воду.

Перед окном стоял какой-то рослый тип в темной одежде и плотно прилегающей черной шапке с фонариком на лбу. Этот тип делал что-то с окном. Он быстрым, мощным рывком очертил окно, примерно как художник, готовящийся к новой работе, и прежде чем Франс успел даже вскрикнуть, стекло рухнуло, и тип пришел в движение.

Тип именовал себя Яном Хольцером и чаще всего говорил, что занимается вопросами безопасности предприятий. На самом же деле он являлся бывшим русским солдатом элитного подразделения и скорее не изыскивал новые возможности обеспечения безопасности, а преодолевал их. Он проводил операции типа этой, и, как правило, настолько тщательно их подготавливал, что риски бывали вовсе не столь велики, как можно было предположить.

У него имелся маленький штат толковых людей, и хотя он был, конечно, уже не молод – пятьдесят один год, – но поддерживал форму с помощью усиленных тренировок и был известен своей эффективностью и умением импровизировать. Если возникали непредвиденные обстоятельства, он принимал их во внимание и менял план.

Утраченную юношескую легкость Хольцер компенсировал опытом, а иногда – в ограниченном кругу, где мог говорить открыто, – рассказывал о некоем шестом чувстве, приобретенном инстинкте. Годы научили его, когда требуется выждать, а когда решиться, и несмотря на то, что пару лет назад он совершил большую оплошность и проявил признаки слабости – человечности, сказала бы его дочь, – сейчас он чувствовал себя компетентнее, чем когда-либо.

К нему вернулись радость работы, прежнее ощущение нерва и напряжения. Правда, он по-прежнему пользовался лекарствами – принимал перед операцией по десять миллиграмм «Стезолида». Но только для того, чтобы увеличить точность стрельбы. В критические минуты он сохранял ясную голову и концентрацию, а главное, всегда выполнял намеченное. Ян Хольцер был не из тех, кто предает или сбегает, – так считал он сам.

Тем не менее этой ночью, хотя работодатель подчеркивал необходимость торопиться, он взвешивал, не прервать ли ему операцию. Одним из факторов была, конечно, непогода, вынуждавшая работать в неуправляемых условиях. Впрочем, сама по себе буря никогда не являлась достаточной причиной, чтобы заставить его даже обдумывать отмену операции. Он был русским и солдатом, поэтому ему доводилось воевать в худших условиях, чем эти, и он ненавидел людей, ноющих по пустякам.

Волновала же его полицейская охрана, появившаяся внезапно и без всякого предупреждения. Прибывшие полицейские явно ничего собой не представляли. Хольцер сидел, спрятавшись и изучая их, и видел, как невнимательно и нехотя они осматривали участок, точно мальчишки, которых отправили на улицу в плохую погоду. Больше всего им нравилось сидеть в машине и трепаться, а кроме того, они легко пугались. Особенно пугливым был высокий. Ему явно не нравились темнота, буря и черная вода. Совсем недавно этот парень стоял тут, похоже, вконец перетрусив, и всматривался в деревья, вероятно, почувствовав присутствие Яна, но того это не слишком взволновало. Он знал, что сможет беззвучно и молниеносно перерезать парню горло. Но все-таки ничего хорошего в этом, конечно, не было.

Хоть копы и были чайниками, присутствие полицейской охраны очень сильно увеличивало риски и, прежде всего, являлось индикатором того, что произошла какая-то утечка информации и имеет место повышенная готовность. Не исключено даже, что профессор заговорил – и тогда операция бессмысленна, или ее проведение может просто-напросто ухудшить их ситуацию, а Яну не хотелось даже на секунду подвергать работодателя ненужным рискам. В этом, по его мнению, отчасти заключалась его сила. Хольцер всегда смотрел на ситуацию широко, и, невзирая на свою профессию, часто к осторожности призывал именно он.

Ян знал, что на его родине множество криминальных организаций было повержено и уничтожено из-за того, что они обладали излишней склонностью к насилию. Насилие способно вызывать уважение. Насилие может заставлять молчать, пугать и устранять риски и угрозы. Но насилие может также создавать неразбериху и целую цепь нежелательных эффектов. Обо всем этом Хольцер думал, притаившись за деревьями и мусорными контейнерами. В течение нескольких секунд он даже пребывал в убеждении, что ему надо прервать операцию и вернуться к себе в гостиницу. Однако вышло иначе.