Они сказали: «Что?»

Он сказал: «Да. Когда вы слышите наш смех — именно тогда мы и деремся: она бросает в меня что попало. Мы не верим в словесные драки — мы пенджабцы. Мы не верим в словесные ссоры. Какой смысл просто кричать, вопить, разговаривать?.. Этим ударить нельзя. Она бросается в меня разными предметами, а я, будучи сардаром, не могу ей ответить тем же — несмотря на то, что ей случилось быть моей женой. Это недостойно мужчины; поэтому все, что мне остается, — это защищаться».

«Она бросает, я защищаюсь. Если она промахивается, я смеюсь; если попадает, то смеется она! Такой вариант нас устраивает, дела идут прекрасно. Нам обоим это нравится».

Жители деревни пребывали в растерянности: что сказать? Но однажды им был преподнесен еще больший сюрприз: они увидели, что эти двое направляются в местный суд, все последовали за ними. В суде судья сказал: «Чего вы хотите?»

Сардар Притам Сингх сказал: «Я хочу развода».

«Но, — сказал судья, — я столько слышал о вас и вашем смехе, вы единственная семейная пара в окрестности, которая живет весело и смеется. Вы тоже хотите развестись с женой? Сколько вы уже женаты?»

Он сказал: «Двадцать пять лет».

Судья спросил: «Что заставило вас принять такое решение после двадцати пяти лет семейной жизни?»

Сардар сказал: «Я объясню вам. Она бросается в меня всякими вещами. Будучи мужчиной и сардаром, я не могу бить женщину, несмотря на то, что она моя жена, поэтому я все время защищаюсь. Вот почему эти люди, которые живут в моей деревне, — все они пришли сюда, чтобы услышать, что произойдет. Они были озадачены все эти годы тем, почему мы смеемся. Причина проста: если она попадает в меня, она смеется; если она промахивается, смеюсь я».

Судья сказал: «Если все эти двадцать пять лет все было хорошо, что за беда сейчас?»

Сардар сказал: «Вы не понимаете. За двадцать пять лет она настолько в этом напрактиковалась, что у меня совсем не остается шансов для смеха. Каждый день смеется она. Это невыносимо; я не могу с ней оставаться».

Вот наши так называемые люди. Они дерутся — это бессознательно, они смеются — это глупо. Они идут на определенные компромиссы, чтобы выпутаться, но тщетно. Есть моменты, когда ни один компромисс не срабатывает. Ни муж не слышит, что говорит жена, ни жена… У обоих есть уши, — но вас не учили искусству слушать. Никто не сказал вам, как надо слушать.

Когда я стал профессором, я прежде всего сделал следующее… Ежегодно в течение одного месяца я ничего не преподавал. Весь первый месяц те, кто хотел у меня учиться, должны были учиться слушать. Мне было выражено недовольство в том, что «это не является частью университетского курса, частью программы; нигде не упоминается, что в течение месяца студенты должны учиться слушать».

Заместитель ректора спросил меня: «Это правда, что вы заставляете студентов в течение месяца просто сидеть и учиться слушать?»

Я ответил: «Да. Что я могу сделать? Я несу на себе весь груз вашего общества. А они должны были бы делать это на раннем этапе их жизни; так им было бы легче».

«Но, — сказал он, — все они прекрасно слышат, их уши в порядке».

Я сказал: «Это не относится к ушам. В момент глубоких раздумий можно что-то услышать; способность слышать накладывается на процесс мышления — и это сбивает с мысли, искажает ее. И что у вас тогда получится, если то, что вы слышите, не является тем, что было сказано. Это нечто другое; это может быть просто противоположным по смыслу».

«Внутри вас скопились предрассудки, которые продолжают сортировать все то, что проходит через ваши уши. Они не пропускают то, что против них, и открывают путь только тому, что их поддерживает. При таком положении дел вы, по крайней мере, будете не способны понять философию. Я не касаюсь других предметов, но в моем предмете это невозможно, потому что основа философии — осмысливание проблемы во всех ее аспектах».

«Если у вас уже сложилось об этом мнение… Например, если мы обсуждаем Бога и вы думаете, что знаете, что Бог есть или что его нет, то вы не сможете понять проблему во всех аспектах: что будет означать, если Бог есть; что будет означать, если Бога нет; что будет означать, если остаться к этому вопросу совершенно равнодушным; что будет означать, если мы придем к заключению, что невозможно узнать, есть ли Бог или его нет, и мы остаемся агностиками? Существуют сотни других возможных вариантов; но только эти можно как следует обдумать, если конечно не быть заранее настроенным на какую-то определенную идею».

Вначале студентам было очень трудно целый час сидеть в полной тишине и слушать: птицы на улице, любой шум — крики какого-нибудь профессора, шум от проезжающей машины или от взлетающего самолета, — а вы сидите и слушаете. Ничего не надо делать — только сидеть и слушать.

Многие из них покинули меня раньше, чем прошел месяц. Если начали занятия тридцать человек, то почти наверняка к концу их осталось бы десять. Но эти десять остались мне благодарны; и не за то, чему их научили потом, а за то, чему они научились за этот месяц. Все, чему их обучили, имело своим результатом диплом, а то, что они узнали за тот месяц, когда просто сидели и слушали, открыло им новый путь в видении мира, в ощущении, в бытии.

Я называю человека индивидуальностью, если он способен слушать.

Это означает, что он способен находиться в состоянии медитации.

Тогда он больше не просто человек, он личность.

Его никакими силами нельзя заставить делать то, чего не допускает его сознание. Он скорее умрет, чем сделает неверный шаг. Однажды получив эту способность, — вернее будет сказать, уже имея ее, — открыв ее однажды, ее уже невозможно забыть. Вы спрашиваете меня, почему люди не слушают то, что я говорю. Прежде всего, «людей» не существует, кому же тогда слушать? Я старался найти своих людей — это была работа всей моей жизни, просто найти людей.

Мне не нужны толпы, скопления, организации. Мне нужны индивидуальности — такие чистые, без предрассудков,