они не только все ванны дворца, но и огромное количество ценнейших севрских, саксонских и восточных ваз загадили, употребляя их в качестве ночных горшков, Это было сделано не по силе нужды, — уборные дворца оставались в порядке, водопровод действовал. Нет, это хулиганство было выражением желания испортить, опорочить красивые вещи. За время двух революций и войны я сотни раз наблюдал это тёмное, мстительное стремление людей ломать, искажать, осмеивать, порочить прекрасное».

Конечно, «не судите, да не судимы будете». Но этот осуждающий крестьян пролетарский писатель сам имел весьма отвратительную подлую душонку, которая явно выпучилась после группового посещения видными деятелями политики, искусства и культуры строительства заключенными канала имени Москвы (сначала — имени Сталина). Как он хлопал в ладоши: «Ах, как это хорошо! Такое перевоспитание!»

Максим Горький рассказывал на слете, что с 1928 года наблюдает, как ОГПУ «перевоспитывает людей». Писатель нахваливал ОГПУ за это «великое дело», а каналоармейцев — за то, что «дали стране Беломорско-Балтийский канал». А вот и его «хвалебный гимн» этому строительству, на котором погибло 22000 человек:

«Перевоспитав себя в труде, вы дали стране отличных, квалифицированных работников, которые будут заняты на других стройках. Я чувствую себя счастливым человеком, что дожил до такого момента, когда могу говорить о таких вещах и чувствовать, что это правда… Я поздравляю работников ОГПУ с их удивительной работой, я поздравляю нашу мудрую партию и ее руководителя — железного человека товарища Сталина».

А как ещё раньше этот пролетарский писатель оправдывал «красный террор» в своей статье «О русском крестьянстве»:

«Жестокость форм революции я объясняю исключительной жестокостью русского народа».

Вот так, сами, мол, и виноваты в этих кровопролитиях.

При всей ненависти у Ленина к крестьянам весьма интересна широко известная и рекламируемая в советское время картина русского и советского художника В.А.Серова (другой Серов, не Валентин, который написал «Девочку с персиками») «Ходоки у Ленина», написанная в начале 50-х годов. Это понятно, поскольку, как определял такое в своё время писатель Владимир Войнович — «монументальная пропаганда». Здесь не монумент, а картина, поэтому можно сказать — «монументальное художество». Своё «монументальное художество» Серов продолжил и в последующее время: он написал большое полотно «Сталин на II съезде РСДРП». На нём изображены Сталин (рядом с Лениным), Дзержинский и Свердлов. Всё бы ничего, но Сталин-то не был на этом съезде. После смерти Сталина Серова попросили поправить эту историческую «правду», про которую сам Сталин скромно смолчал.

Я уж, заодно, добавлю ещё о том же «монументальном» искусстве. Художника И.И.Бродского попросили написать картину о расстреле 26 бакинских комиссаров. Что он и сделал. Но сделал это он только по просьбе властей, а на самом деле эти комиссары не были расстреляны, им всем срубил головы палач-турок. Но для пропаганды это было чем-то несерьёзным, поэтому для «монументального художества» более подходил расстрел, хотя бы это и не историческая правда. Ложь во спасение…

В своём дневнике, рассказывая о массовых расстрелах казаков в 1917–1919 гг., учительница станицы Михайловская Ситникова Мария Ивановна, записала:

«Кстати, Яков Григорьевич Голдин со своим помощником Яковом Иделевичем Марголиным так натренировались в Хопёрском округе, что в следующем, 1920 году, в той же связке, но уже на губернском уровне, довели Тамбовских крестьян до восстания. А вот резал восставших крестьян Тамбовщины товарищ Герман, ставший к тому времени председателем губчека и сменившим фамилию на Антонова».

Здесь имеется в виду — Антонов-Овсеенко.

Но и этого Антонова-Овсеенко настигла справедливая кара. 10 февраля 1938 года он был, несмотря на его большевистские заслуги, расстрелян. Расстрелян за другие какие-то контрреволюционные «заслуги». Но это были уже известные «изгибы» истории нашего государства, уже времён Сталинского руководства, которые много невообразимо плохого сделали для нашей страны и народа…

Может быть, зря возводили напраслину на этого названного выше боевого продотрядчика? Судите сами. Продотряд Марголина забирал весь хлеб, ничего не оставляя хозяйству. Про его «фуражировку» писали, что не оставляли «ни овцы, ни курицы». Если нечего было забирать, то начиналась поголовная порка крестьян, «по всем правилам искусства Николая Кровавого» (так было написано в докладе). В качестве устрашений применялась имитация расстрела (стрельба поверх головы), подпаливание бороды, во время мороза в валенки крестьянам наливалась вода, и владелец их выстаивал на морозе. Нагишом в мороз закрывали в холодном сарае, а то и подвешивали за ноги и опускали головой в колодец. Вот подлинные слова Якова Марголина, вошедшие в историю продразвёрстки на Тамбовщине:

«Я вам, мерзавцы, принёс смерть. Смотрите, у каждого из моих продармейцев сто двадцать свинцовых смертей для вас, негодяев!»

В своём рассказе «Эго» А.И.Солженицын привёл и свои изыскания по тому же вопросу — тамбовского восстания крестьян. Как известно, слухами Александр Исаевич никогда не пользовался, во всяком случае, он не приводил какую-либо не проверенную им досконально информацию. Вот о каких событиях говорится в указанном рассказе (сохранена орфография автора цитаты).

«Тамбов, окружённый хлебородной губернией, не знал в эти годы полного голода, но стыла зимами опасная нужда и требовала от людей отдавать все силы ума и души — бытовой изворотливости. И крестьянский раздольный мир вокруг Тамбова стал разрушаться безжалостно вгоняемыми клиньями сперва заградотрядов (отбиравших у крестьян зерно и продукты просто при перевозе по дорогам), продотрядов и отрядов по ловле дезертиров. Вход такого отряда в замершую от страха деревню всегда означал неминуемые расстрелы хоть нескольких крестьян, хоть одного-двух, в науку всей деревне. (Могли и с крыльца волостного правления запустить из пулемёта боевыми патронами очередь наугад.) А всегда и у всех отрядов начинался большой грабёж. Продотряд располагался в деревне постоем и прежде всего требовал кормить самого себя: «Давай барана! Давай гусей! Яиц, масла, молока, хлеба!» (А потом и — полотенца, простыни, сапоги.) Но и этим ещё рады были бы крестьяне отделаться, да только, отгуляв в деревне день-два, продотрядники сгоняли понурый обоз из тех же крестьян с их зерном, мясом, маслом, мёдом, холстами — навывоз, в дар пролетарской власти, никогда не поделившейся с крестьянами ни солью, ни мылом, ни железом. (В иной сельский магазин вдруг присылали шёлковые дамские чулки или лайковые перчатки, или керосиновые лампы без горелок и без керосина.) И так подгребали зерно по амбарам подряд — нередко не оставляли мужикам ни на едево, ни на семена. «Чёрными» звали их крестьяне — то ли от чёрта, то ль от того, что нерусских было много (Солженицын имеет в виду, что в таких отрядах было много евреев, во всяком случае, командовали ими практически во всех