«Ну и что?»

«А то, что следователь знал весь наш факультет, сыпал фамилиями, знал всех моих знакомых. И только о тебе ни слова. Как будто тебя вообще не было. Следователь тебя выдал, понимаешь? Была одна свидетельница…»

«Ольга? Ну, я так и знал».

«Её допросили за десять дней до моего ареста. Когда всё давно было решено. То, что она сказала, — десятая, двадцатая часть. Её заставили… А тебя никто не заставлял. Твой отец был — сам знаешь кто. Ты об этом никогда не говорил…»

«Естественно».

«Ты никогда не приглашал к себе».

Серёжа развёл руками.

«Твой отец был там большой шишкой. А сам ты учился в военном институте иностранных языков».

«Ну это ты, положим, знал».

«Но ты никогда не говорил, что это за институт, кого он готовил. Ты приходил в дорогом костюме, а мы все ходили в отрепьях. У тебя всегда были деньги. А мне не на что было пообедать в столовке… Ты был щедр, ты угощал меня. Ты окончил институт. Был направлен за границу, верно? Мог бы там и остаться, а?»

«Что ты хочешь этим сказать?»

«Остаться… насовсем».

«Да, мог бы, — сказал Сергей Иванович, — особенно когда здесь начался этот хаос. Но знаешь… Для тебя это, может быть, пустая риторика. А я люблю свою родину. В трудное время надо быть с ней».

Гость молчал, держал в руке своё оружие и ждал продолжения.

«Не будем ссориться, — сказал Сергей Иванович. — Я всё понимаю. Ты, конечно, пострадал. У каждого своя судьба… Но родина у нас одна. Нас многое связывает…»

«Моя родина — лагерь, — сказал человек с пистолетом. — У тебя мало времени, Серёжа. Встань, пожалуйста. Я сейчас тебя расстреляю».

VIII

«Как это, расстреляю?» — спросил Сергей Иванович.

«А вот так, очень просто».

«Ты что… Ты шутишь? Да ты знаешь, что я могу…»

«Спокойно. Одно лишнее движение — и я за себя не отвечаю. Становись лицом к стене. Не вздумай поднимать шум, будет ещё хуже… А так ты умрёшь мгновенной смертью».

Хозяин переводил взгляд то на дверь, то на приезжего. На окно, словно надеялся увидеть там кого-то. Дождь перестал, пятна яркого света лежали на полу. Он услышал тусклый голос:

«Лицом к стене, я сказал… Покажи, где у тебя затылочная ямка. Пальцем покажи…»

Человек с пистолетом сощурил один глаз. Кажется, он даже не торопился. Вздохнув, проговорил:

«Ужасно не хочется тебя убивать… Но что поделаешь, жить с этим, — он всё ещё целился, — тоже тяжело. Так тяжело…» Выдержав паузу, он отвёл ствол в сторону и нажал на курок. Раздался негромкий хлопок. «Теперь ещё раз», — сказал гость, повёл дулом в другую сторону и выстрелил снова. Минуту спустя — или, пожалуй, ещё меньше — он корчился на полу, сбитый с ног умелым ударом, двое стояли над ним, третий, это был плосконосый мажордом, подбирал с пола бутылки, осколки посуды.

Хозяин, бледный, стараясь унять дрожь, осматривал оружие, это был 9-миллиметровый «макаров», несколько устарелый, но в общем пистолет как пистолет. «Не трогать его. Вот дурак», — в сердцах сказал Сергей Иванович.

* * *

Действительно, что ещё можно было сказать? Если (как предположил Серёжа) старый друг просто хотел попугать его, то непонятно, с какой целью. На что он рассчитывал?

Последующее совершилось быстро и чётко, могло служить образцом почти воинской дисциплины, если угодно — примером и образцом абсолютного повиновения. Разве только заключительная акция оставила некоторую свободу действий исполнителям. У подъезда ждала машина с тёмными стёклами, глубокая и просторная, как пещера. С двух сторон уселись провожатые. Шофёр дал газ. Пролетели мимо заборы и дворцы, зачастил лес. Вывернули на шоссе. Потянулись кварталы бывших новых районов, грозно квакнула сирена, милиционеры в синих блинах почтительно козыряли. Сильно качало. Автомобиль нёсся навстречу сторонящемуся потоку по центральной оси. «Лихо едете, — заметил пассажир. — У нас бы за такую езду…» — «То у вас, а то у нас», — возразил провожатый.

Остановились в переулке у обшарпанного дома, кнопки входа, грязная лестница; отомкнули жилище скульпторши. Усмехаясь, поглядывали на пыльную рухлядь. «В сортир можно?» — попросил турист. Закуток, где не повернёшься, в такие боксы-отстойники поспешно заталкивали, когда из коридора за поворотом раздавался предупредительный стук ключом о пряжку, птичий клёкот, цоканье подковок, это вели другого подследственного. Воспоминание, словно встречный поезд в ночи, промелькнуло и пропало. Иностранец стоял над древней фаянсовой чашей и думал — о чём?

Его привёл в себя стук в дверь: «Помер там, что ли?»

Чемодан лежал раскрытый на полу. Постоялец взялся за телефонную трубку. «Ну это ты брось», — лениво сказал провожатый и положил ладонь на аппарат. «Ты лучше погляди, — заметил другой, — не забыл ли чего». На полном ходу машина ворвалась в бурлящий поток.

Двоящийся образ города снова, как наваждение, маячил перед оцепенелым взором паломника, гостя, туриста, одним словом, человека, о котором мы так и не успели толком узнать, кто он, откуда, как его зовут. Двоящийся образ воздвигся перед глазами, город летел навстречу, и вместе с физическим зрением восстало другое, внутреннее. Пассажиру не сообщили, куда его везут, совершенно так же, как когда-то он сидел с провожатыми на заднем сиденье, фуражка ночного лейтенанта покачивалась рядом с шофёром, и никто не потрудился объяснить, куда едет машина. Это был долгий путь. Перед бывшей Колхозной площадью пришлось тормозить; и скоро увязли окончательно в застывшей лавине. Детские руки уже елозили грязной тряпкой по капоту, подростки совали в стекло журнальчики с красотками, нищенки качали детей, протягивали чёрные ладони, инвалиды катались между машинами на тележках. Двинулись толчками, повернули с Садового кольца на Брестскую, и опять пробка. «Куда ж ты полез, бля-сабля…» — «Да кто знал, бля». — «Осади назад». Но назад дороги уже не было. Нечто неописуемое, на взгляд приезжего, творилось, клубилось в воронке на подступах к площади Белорусского вокзала, смолистый диалект предков стелился над чёрным пылающим варевом машин. Город смерти, думал турист, долина Иосафата.

Ленинградское шоссе, наконец-то. С заднего сиденья пассажир вперил взор в зашкалившую стрелку спидометра. Как вдруг завизжали тормоза, машина стала на обочине. Тот, кто был старшим, отправился на разведку, водитель пересел на его место рядом с пленником. Другой безучастно смотрел в окно. Подошла, покачиваясь, как цветок, на круглых бёдрах, постукивая каблуками тонких длинных ног, женщина, привет, мальчики. Нос и раскрашенные глаза приникли к стеклу, маленькие груди вываливаются из выреза. Неслышно опускается стекло, «не понимэ, — говорит шофёр, — мы иностранцы». — «Могу показать Москву». — «Уже видели». — «Не всё видели, вот она где, Москва», — говорит она, и её ладошка скользит вниз по животу. «Хо-хо; а почём экскурсия?» — «А смотря какая». — «Зелёненькими?» — «А ты как думал». Вернулся провожатый. «Вали отсюда. Поехали».