Пипиську, оказывается, надо брить! Медсестра дает мне станочек — хорошо, что сама должна это делать. В кабинете низенькая ванна. Медсестра включает воду, дает мне мыло — «встань, как подмываешься». Можно подумать, что все это делают одинаково, будто есть закон для этого. Поразмыслив, я ставлю одну ногу на дальний край ванны. Приседаю. Получается раскаряка. «Внутри сбрей, в промежности», — сестра подсказывает. Осторожненько надо, не порезать бы мою пиздусю. Я-то обрадовалась, хотела все волосики сбрить — хоть посмотреть на нее голенькую, с одиннадцати лет не видела. Но теперь уж неудобно, придется оставить дурацкую челочку.

Записав мой вес, давление, сестра спрашивает, есть ли у меня к чему-нибудь аллергия. Я бы сказала ей, но боюсь, меня и отсюда выгонят. Так что я помалкиваю. Она ведет меня через коридоры к палате.

Пять баб лежат, полусидят в койках. Шестая, между окном и дверьми, свободная — моя. Кладу свой мешочек в тумбочку рядом с кроватью. Сестра, представив меня как «пополнение», смывается. Бабы — на меня никакого внимания. Тем более что две дрыхнут, две шепчутся, а пятая, с капельницей, вообще, по-моему, еле дышит. Еще проходя по коридору, заметила, что многие разгуливают, так что я выхожу из своей негостеприимной обители. Дааа, женское царство. Только сюда ни один Дон Жуан не захочет проникнуть! Бабы-то все больные. У кого аборт, у кого внематочная, кто на сохранение, у кого-то выкидыш…

Курительная — бывшая ванная комната. Бабенки в ней прожженные, ну и, само собой, прокуренные. Дым над ними, сидящими на краях ванн, перистым облаком. Единственный стул занят бабой лет сорока с прической прославленной Брижит Бардо, успокаивающей плачущую девчонку.

— Ну, что он тебе теперь сделает-то! Всё уже. Финита комедия.

Девчонка аборт, видно, сделала. Брюнетка с выжженной прядью машет рукой.

— Да ладно, я восемь абортов уже имела — и ни хера! А тем более ты молоденькая — срастется!

— Да он убьет меня! А что я? То он хочет, то он не хочет…

— Надо было не давать спускать в себя, пока не расписались.

Б. Б. хохочет на такое замечание.

— Надо было в ротик и кушать. Она калорийная. Ты вон какая худенькая, поправилась бы!

Стреляю сигаретку у имевшей восемь абортов. Мать недавно тоже устроила разговор на свою любимую тему о предохранении. «В тряпочку», — сказала, и «если он тебя любит, то поймет и позаботится». Я тогда ушла из комнаты. Она, конечно, и не представляет себе, что доченька ее хуй в рот берет (берет, берет — всем очень нравится. Володька-баскетболист как-то под сексуальным кайфом бормотал что-то вроде «рот твой — пизда, пизда твоя, как рот».) Но «в тряпочку»… Это что же, он все время как ебется, должен думать о том, чтобы хуй свой выдернуть в тот момент, когда его как можно глубже хочется внутрь?! Мы дурачимся с Александром — он кончает мне на живот, разбрызгивает свою сперму над моим лицом. Но это игра такая, и от этого возбуждение нарастает, когда видишь белые, непрозрачные капли, выплескивающиеся на тебя. Из-за тебя.

— Не обязательно кушать, можно и в попку.

— Ой, у меня одна подружка в таком несчастье теперь из-за этой попки!

Может, это и не у подружки Б. Б., а у нее самой несчастье. Поэтому она и здесь.

— У нее муж армянин. Армяшки любят в зад засадить. Но он, видимо, не только свой хер ей засаживал! У нее теперь кишка вываливается. Должна все время подвязывать, и никакие лечения не помогают. Муж ее, конечно, бросил. Нашел, наверное, ослиху в Армении.

— Да кончай реветь! Вон тоже молоденькая, — с выжженной прядью кивает на меня — цветет и пахнет.

Действительно, какая я больная! Я как будто пятнадцать суток получила. А бабы все действительно страдают. Бледные, нечесаные. Когда у женщины непорядок с ее пиписькой, у нее обязательно, как после всенощной ебли, темные круги под глазами. Можно сразу определить, кто здесь на аборте, т. е. на два-три дня — они в больничных, застиранных халатах. Те, кто надольше — в своих, домашних.

Мать ненормальная! Уже передала мне через нянечку бульон в баночке. Я хотела его вылить, но соседка по палате потребовала себе бульончик. Та, что была с капельницей, исчезла вместе с кроватью — кровать у нее особенная, видимо, была. Кроме меня, еще одна молоденькая девчонка, остальные в возрасте. Что они здесь делают? У них и климакс небось прошел. Старые тетки. И пизды у них старые. Болтаются между ног, как уши слоновьи — хлоп-хлоп. Но с другой стороны, есть ведь они у них! Моей матери скоро пятьдесят, но я не могу представить ее среди этих теток. Хотя она спала ведь с Валентином! И он кончал в тряпочку.

На ужин все бабы идут с пакетиками. Маслица в пюре добавить, в супчик сметаны, огурчик соленый к котлетке. Все из пакетиков, супругами их подвязываемых к веревочкам во время не приема передач. Еда мне кажется вполне съедобной. Те, кто здесь не первый день, морщатся. Разговоры в столовой скромнее, чем в курилке. О том, какой продукт хорошо влияет на потенцию, анекдоты про несчастную сосиску и тертую морковь.

После восьми тридцати «шляться» по коридорам запрещается. Все заваливаются в койки, и начинаются девичники. Таких откровений, такой ненависти не позволят себе на сеансах с психиатром! Фрейд, где ты?! Понятно, что все ведь из-за ебли, вот мужиков и поливают. Но как! А отношение к сексу… Это просто каторга для них! Может, оттого что им сейчас больно? — успокаиваю я себя. Мы с девчонкой помалкиваем, уткнувшись в книжки. Разговаривают «старушки». Но какое чтение?…

— Так я нашла у него слабинку — веночка у него, прямо у яик. Я руку просуну, повожу ей пару разиков — и он тут как тут — готовенький. А так всю ночь мудохать может, ни сна тебе, ни отдыха.

Вот идиотка, ей хочется, чтобы он кончил поскорей, отстал бы от нее. А что за муж у нее такой, если за столько лет (она замужем двадцать) не смог возбудить ее, удовлетворить?

— Хорошо, что ваш такой сговорчивый. У моей приятельницы дочь замуж вышла. Видный парень, в загранку ходил. Одета она была с ног до головы. Но он в этих загранках, видно, не только по тряпишным магазинам ходил, понахватался там всякого. И ей как-то, вернувшись, она матери-то, приятельнице моей, рассказала, стал свой хер, извините, в рот совать! Приятно ему, мол, будет. Девчонка, бедная, испугалась, а он не отстает — я, мол, тебя люблю, и ты, если меня любишь, то сделай мне приятно. Она удрала прямо ночью к матери. Вся в слезах. Мамаша ее, конечно, этого так не оставила и в суд на него подала…

Не сговариваясь, мы с девчонкой хохочем. Меня, правда, интересует юридическая сторона вопроса.

— И что же суд?

— Да какой там суд?! Этот сукин сын повесился!

Ни хуя себе! Вот что значит — «в извращенных формах»! И суд дело принял! Осудить его, значит, могли. Всех моих знакомых тогда могут судить не за фарцовку и тунеядство, а за то, что им приятно, когда у них хуй сосут!

— Да приятельница ваша и дочь ее варвары и убийцы!

Это девчонка не выдержала.