— Она же не враг… — Рус поворачивается в мою сторону, когда опускаюсь в кресло и следит за тем как я раскуриваю сигарету, намеренно небрежно поднося зажигалку к губам. Растягиваю движения, чтобы не выдать как меня ебашит изнутри. — Отпусти ты ее, к чему тебе такой груз?

— Не могу брат. И это не твое дело блядь! — огрызаюсь, так и не сумев отыграть спокойствие до конца. Сдаюсь с потрохами. Эта скотина улыбается, но потом снова хмурится.

— Ты помешался на ней, — голос друга бьет в цель, и я делаю глубокую затяжку. — Ты держишь ее взаперти. Нельзя поступать так с невинными девушками.

— Невинными… — мысленно ухмыляюсь, вспоминая, как прошлой ночью с упоением осквернял это тело, и кровь мгновенно вскипает. — Она пыталась меня убить!

— Не она, а люди Мазура…

— По ее наводке… — воцаряется тишина, и я опускаю недокуренную сигарету в стакан. — Эта девка решила, что может тягаться со мной…

— Она твоя невеста…

— Только поэтому все еще жива.

Замолкаем, чувствую себя последним дерьмом, за то что обманываю всех. Ангелина уже неделю как моя жена, но об этом знают только наши отцы и мы с ней. Для остальных свадьба через пару недель, огромный банкет на несколько соток гостей и крики «горько» вперемешку с пожеланиями «долго и счастливо».

Но мы оба знаем, что никаких счастливо и тем более долго нам не светит. Слишком стремительно разгорается пламя ненависти к этой маленькой дряни. Слишком яростно она дает отпор, слишком много крови из меня выпивает, слишком сладко пить ее кровь в ответ.

Таким как мы не грозит длинная размеренная жизнь. Такие как мы не тлеют, они горят ярко, но быстро. И я знаю, какой у нас будет исход. Либо она, либо я сорвемся и прикончим друг друга, вот и весь рассказ.

— Мой отец любил мать так сильно, что у него поехала крыша. Он подозревал ее во всех смертных грехах, а по итогу начал пиздить, — Рустам затихает, а я на секунду выныриваю из своих мыслей пораженный тем, что друг решил поговорить о своем детстве. Такого он не делал никогда. — Потом я подрос и начал вставать между ними, прилетало и мне.

Сложно было представить друга мелким пацаном, но я прекрасно понимал, откуда у него такая любовь к оружию, оно же средство самозащиты.

— А потом мать заебалась терпеть и сбежала. Пока он не убил нас и не съехал с катушек окончательно, — он залпом осушил остатки вискаря и поставил стакан на пол, а потом облокотился на разведенные колени. — Батя испортил ни одну жизнь, а три. И ты делаешь то же самое сейчас. Только у тебя это быстрее прогрессирует к пиздецу. Поэтому, пока не поздно, оставь ее, брось. Отпусти, она молодая, быстро забудет. Не доводи до греха, зачем тебе такой груз?

— Это не твое дело… — медленно цежу, не замечая как Рус поднимается с кресла рывком и разворачивается к двери. Уходит. А я чувствую, как внутри давит понимание. — Я. Не люблю. Ее, — чеканю в такт шагам, а потом повисает тишина, которую режет пренебрежительная усмешка.

— Говори себе это почаще.

Камин почти догорел, я не стал подбрасывать в него дров, вместо этого продолжаю сидеть в кресле и смотреть на пляшущие языки. Из головы не выходят слова Ангелины, и я бы без проблем заткнул внутренний голос, если бы ни слова Руса, после того как я вернулся в кабинет.

Поднимаюсь, стряхивая с себя оцепенение, и выхожу из кабинета, вбегаю по ступеням на второй этаж, и ноги сами несут меня в спальню, где эта сучка должна меня ждать.

Открываю дверь, и тьма обволакивает.

Лунный свет проникает в окно, и я жду когда глаза привыкнут к темноте, и я начну различать силуэты. Прикрываю дверь и медленно иду к кровати, стягивая свитер. Он падает на пол бесшумно, точно так же как ковер глушит звук шагов.

Стягиваю брюки и выпрямляюсь.

Хрупкий силуэт выделяется на покрывале белесым пятном. Моя рубашка по-прежнему на ней, лишь голые ноги не прикрыты, и от этого мгновенно пересыхает в глотке. Не замечаю уже. Привык.

В груди все еще давит, и я хочу приблизиться к ней, но что-то внутри не дает. Нужно просто лечь на эту гребаную кровать и взять то, что принадлежит мне, но внутри будто барьер, и я продолжаю как истукан стоять над ней и тяжело дышу.

Я не люблю ее. Да?

Да.

Медленно, чтобы не будить опускаюсь на покрывало рядом с Ангелиной и ложусь в миллиметре от нее. Руки покалывает от желания коснуться, но я не трогаю, смотрю на нее спящую и не дышу.

Говорит, заказала не она. Должен злиться, но внутри только спокойствие. Умиротворение. Какая разница кто, если она со мной рядом сейчас, и никто больше не касался?

Мазур получит свое, а она?

Придвигаюсь ближе и опускаю руку на изящное бедро. Белый хлопок рубашки обжигает теплом ее тела, и мои вены снова плавятся свинцом.

Пульс уже давно в раздрае, боюсь разбудить и аккуратно притягиваю ближе, касаясь шелка волос губами.

Обо всем завтра.

Засыпаю.

Просыпаюсь от того что замерзла. Открываю глаза и сонно разглядываю комнату. Утренний свет почти стер остатки сумрака и разбавил темноту, скрашивая все вокруг.

Я на постели одна, видимо Арман не приходил, и в глубине души я ощущаю облегчение. Все-таки без него мне как-то проще жить и мириться с несправедливостью судьбы.

Сажусь на постели и провожу руками по голым ногам. Холодные, спать без одеяла — плохая идея. Встаю и медленно бреду в ванную, но стук в дверь останавливает на полпути.

— Войдите, — с опаской смотрю, как в проеме появляется горничная в сопровождении пары плечистых мужчин. Те заносят чемоданы, и я мгновенно узнаю их цвет и сердце замирает. — Мои вещи?

— Да, — женщина расплывается в улыбке и командует амбалам, чтобы те внесли багаж в гардеробную. — Арман Ренатович распорядился, чтобы их доставили сегодня утром. Я сейчас все разберу и приведу в порядок вашу одежду. Желаете позавтракать в комнате или спуститесь в столовую?

Контраст в поведении обслуги поражает, мне кажется, что я в параллельной вселенной, потому что у входа не дежурит охрана, и мне было позволено (О Боги!) спуститься в столовую. Что происходит с миром вокруг, я пока не знаю, да и выяснять не особо хочется, поэтому предпочитаю просто принять это как должное и воспользоваться случаем наконец-то одеться по-человечески.

— Я спущусь в столовую, — задумчиво произношу, в ответ женщина в форме кивает и мы провожаем взглядами носильщиков. — Скажите, он уже уехал?

Дождавшись, когда мы останемся одни спрашиваю, с замиранием сердца ожидая ответа.

— Арман Ренатович? — горничная проводит ладонями по белому переднику, надетому поверх черного платья и отводит глаза. — Да, он э… Его нет дома.

И тут же разворачивается и торопливо скрывается за дверью гардеробной, а я смотрю ей в спину в странном замешательстве. Её ответ прозвучал странно, но размышлять на эту тему не хочется, поэтому я пытаюсь переключиться с дурацких мыслей на другие, более приятные.