Летом 1768 года до Екатерины II дошли известия о том, что некий де Рюльер написал книгу об июньском перевороте 1762 года в России, в которой много места уделил его главной героине. Де Рюльер в момент переворота был атташе французского посольства в Петербурге и знал многих участников этих событий, поэтому к его мемуарам в Париже отнеслись благосклонно. Де Рюльер читал их у герцога Шуазеля, министра иностранных дел Франции, и в некоторых высоких парижских салонах, где его слушателями были король Людовик XV и принц Генрих Прусский. Императрица Екатерина II была крайне раздосадована этим. «Секретарь посольства врет, – говорила она, ведь ему надо что-то писать тем, кто платит ему за это деньги, и он скорее соврет, чем сознается в своем невежестве. У нас пока никто не знает, о чем эта книга, но ясно, что автор анекдотов пересказывает всякие небылицы о восстании 1762 года. Я заранее бьюсь об заклад, что книга Рюльера пуста, особенно потому, что Дидро пишет, что в ней слышатся бой-баба и первостепенный ум. Дело было не в том: предстояло либо погибнуть вместе с полоумным, или спастись с толпою, желавшей от него избавиться. Но ведь всему написанному верят. Следует постараться перекупить у Рюльера эту рукопись, чтобы уничтожить».

Екатерина II приложила немало усилий, чтобы раздобыть рукопись. По ее поручению княгиня Екатерина Дашкова вскоре отправилась в Париж, чтобы с помощью Дидро и Хотинского – временного поверенного в делах Франции, назначенного вместо князя Голицына, – осуществить эту ответственную операцию.

Несомненно, этой книгой французское правительство мстило русской императрице за ее политику. Но и Екатерина II тоже не оставалась в долгу, при всяком удобном случае подчеркивая глупость и невежество Версальского двора.

В то время много разговоров ходило об оспопрививании, о том, что прививкой коровьей оспы можно предупредить заболевание человека, так как она создает невосприимчивость организма к этой болезни. В древности прививки против оспы применялись в Индии, Китае и других странах Востока. В 1721 году Монтегью завез этот способ прививок из Турции в Англию. Во Франции Сорбонна отвергла пользу оспопрививания, ссылаясь на то, что прививка увеличивает опасность эпидемии и может привести к смерти. Заключения Сорбонны оказалось достаточно для того, чтобы осенью 1768 года Екатерина II позволила сделать себе и наследнику прививку против оспы, а затем открыла целую кампанию по оспопрививанию в России, призвав последовать своему примеру и Людовика XV.

Смелый поступок русской императрицы вызвал шквал восторга у французской оппозиции. Член Французской академии наук Ла-Кондалин, ярый сторонник оспопрививания, состоявший в переписке со своими коллегами из России, обратился вначале к Бецкому, а затем к Фальконе для того, чтобы получить разрешение русской императрицы посвятить ей поэму о прививке оспы.

По поводу отказа Сорбонны в оспопрививании во Франции Фальконе разъяснял в своем письме к императрице: «Многие люди погибли от оспы, но, согласно богословским началам, все это произошло согласно провидению. Отсюда следует, что предосторожность эта – не что иное, как происки сатаны. Возможно, священный факультет Сорбонны лучше знаком с видами провидения, чем великая императрица. Но как бы то ни было, смею умолять Ваше Величество принять выражение чистейшего сердечного моего восхищения. Возможно, что по Вашему примеру многие привьют себе здравый смысл, начиная с меня или, пожалуй, с Сорбонны – за основанным Робертом Сорбонном учреждением не признаю непогрешимости, часто они провозглашают вздор».

Выражая свое восхищение поступком императрицы, Фальконе в глубине души оставался на стороне Сорбонны: «Спастись нельзя, если обречен, – повторял он, – но от оспы она наверняка не умрет».

И все же его удивляло, что при столь свободном образе жизни русской императрицы, о любовных похождениях которой в Петербурге и Париже ходило столько легенд, ей удавалось так преуспевать. Он часто вспоминал церковь Святого Рока, предостережение Луи, и сомнения вновь начинали одолевать его.

Между тем царствование императрицы Екатерины II было не таким уж безоблачным. К концу 1768 года отношения России и Турции значительно осложнились из-за Польши, где образовавшаяся в 1768 году конфедерация требовала вывода русских войск с территории Польши. Сил у конфедератов было недостаточно, и они обратились за поддержкой к Турции. Для подкупа влиятельных в Константинополе лиц были собраны большие драгоценности. Ходатайство поляков перед султаном поддержало французское правительство, которое старалось всячески подогреть этот конфликт, чтобы поссорить Турцию с Россией. Долгое время это не удавалось, пока французский посол не уговорил конфедератов уступить Турции Волынь и Подолию в обмен на заступничество Порты.

Турецкое правительство стало искать повод к разрыву с Россией, обвиняя ее во вмешательстве в дела Польши и избрании на польский престол Станислава Понятовского, не имеющего предков королевской крови. Дело не ограничилось словами: 6 октября 1768 года великий визирь велел заключить русского посла Обрезкова в Семибашенный замок. Это было равносильно объявлению войны. Попытки русского правительства решить конфликт мирным путем не увенчались успехом, и в России стали готовиться к военным действиям.

Комиссия по Уложению была распущена.

Фальконе все явственнее ощущал на себе враждебное отношение к нему Бецкого, который при любой возможности мешал ему и старался причинить неприятность. Поскольку именно этому человеку было поручено оказывать содействие Фальконе в его работе, скульптору приходилось по каждому мелочному вопросу обращаться к императрице. Пока с ней сохранялись дружеские отношения, это не очень обременяло художника, но императрицу уже начинала тяготить необходимость постоянно быть арбитром в этих спорах. Она хорошо знала цену Бецкому, но меньше всего желала из-за Фальконе портить отношения с одним из самых влиятельных своих придворных.

Колло к тому времени уже закончила бюст императрицы в глине и скучала в ожидании мрамора, который Бецкой намеренно задерживал. Фальконе посчитал нужным вмешаться: «Бюст императрицы готов, и как только ваятельница будет иметь мрамор, она приступит к работе, а пока в ожидании она изучает другие модели, заказанные Вашим Величеством». Императрица была изумлена «Как Вы сказали? – спрашивала она в ответном письме. – Как же это у госпожи Колло не хватает мрамора? Разве его нет в моих кладовых или в Академии?»

Бецкой получил небольшой нагоняй, но это лишь сильнее обозлило его. Он прислал Колло негодный мрамор. Терпение Фальконе лопнуло окончательно. «Тот мрамор, что почитали хорошим, оказался негодным», – вновь жалуется он императрице. И так происходило бесконечно.

Бецкой уже почти не скрывал своей ненависти к скульптору. Он с бессмысленной назойливостью вмешивался во все дела Фальконе, используя любой предлог, чтобы вызвать ссору. В контракте с Фальконе был записан формальный пункт об обучении ученика, и Бецкой стал настойчиво рекомендовать, чтобы скульптор взялся еще и за педагогическую работу, запугивая тем, что его отказ может вызвать неудовольствие императрицы. Помимо желания просто досадить Фальконе Бецкой хотел иметь в его мастерской свои глаза и уши, так как стремился везде иметь соглядатаев. В свое время Фальконе вынужден был сменить квартиру, на которой жил, из-за того, что ее хозяин по поручению Бецкого слишком уж усердно шпионил за каждым его шагом. Теперь Бецкой требовал, чтобы скульптор взял себе ученика. Фальконе решительно отказался. «Я никогда не был учителем и никогда никого не учил», – решительно заявил он Бецкому. «А как же ваша Колло?» – язвительно спросил тот. «Она не ученица, – раздраженно ответил Фальконе, – она такой же мастер, как и я, и работает наравне со мной». Бецкой снисходительно засмеялся. Фальконе побагровел от негодования. Ему уже стали известны слухи, безусловно распространяемые Бецким, о том, будто он сам выполняет заказы своей ученицы, чтобы иметь повод держать ее подле себя.