железных дорог. О них говорили на публичных собраниях; им прилюдно и без стеснения поклонялись; их обсуждали на бирже; за них голосовали в парламенте; их высмеивали на сцене. Они словно проникли во все сословия и классы; ими были озабочены в каждом доме; все без исключения поддались искушению. Мужчины, которые посещали церковь столь же усердно, как свои конторы, мужчины, чье слово всегда было крепким, как семейные узы, бросались в погоню за добычей, будто подхваченные водоворотом»254.

Деловой человек и парламентарий Джеймс Моррисон писал:

«Отрава алчности исподтишка распространилась по всем классам. Ею поражены и утонченные обитатели горних высот, и скромные насельники убогих домишек. Известно, что герцогини пачкали пальцы чернилами, перебирая бумаги, а старые девы с трепетом интересовались стоимостью акций. Юные дамы забрасывали чтение брачных объявлений и некрологов ради изучения котировок акций и поражали своих возлюбленных вопросами о действиях “быков” и “медведей” [85]. Модников чаще видели у брокеров, чем в клубе. Торговцы прекращали свои дела ради бдения за акциями, а в итоге лишались и акций, и имущества»255.

Парламентская Торговая комиссия назначила 30 ноября крайним сроком, к которому ежегодно должны подаваться планы по строительству новых линий. Вечером 30 ноября 1845 года столицу охватило безумие: железнодорожные бароны представили сразу восемьсот схем на заседании комиссии в Уайтхолле (специальные экспрессы мчались к Лондону со скоростью восемьдесят миль в час, железнодорожные компании блокировали поезда с руководством конкурирующих линий, один ловкач сумел прорваться через эту преграду, погрузив в поезд украшенный цветами катафалк, внутри которого лежали документы)256.

Джон Фрэнсис писал, что, как и во время пузыря Южных морей, «Иксчендж-элли полнилась толпами страждущих и ненадолго вновь сделалась почти непроходимой», а ее окрестности стали «похожими на рынок».

«Осторожный торговец и суровый производитель не могли устоять перед спекуляциями. Махинации распространялись подобно проказе, которая не щадила ни невиновных, ни виноватых. Она грозила крахом многим скромным домам и возбуждала переполох во многих княжеских жилищах. Люди спешили разбогатеть – и разорялись. Они обильно покупали, охотно подписывались, бросали свои счетные конторы и бежали в компании; если им везло, они продолжали испытывать судьбу, а при ином повороте они слишком часто уносили свои невзгоды в те дома, что уже были тронуты печатью разрушения, и казнили себя»257.

В контору Стефенсона на Грейт-Джордж-стрит в Вестминстере рвались настойчивее, нежели к премьер-министру на Даунинг-стрит; цена железа удвоилась, а геодезисты стремительно богатели – в особенности работавшие на департамент артиллерийского снаряжения, сотрудники которого частенько самовольно вторгались в частные владения. Судя по парламентскому отчету, 157 парламентариев оформили подписку на акции стоимостью более 2000 фунтов стерлингов; к лету 1845 года «пренебрежение всякими делами стало поистине поразительным; на протяжении многих месяцев ни единый торговец не вставал за прилавок, а купец не захаживал к себе в контору, куда ни посмотри – ни на востоке, ни на западе, ни на юге, ни на севере. На стук в любую дверь непременно сообщалось, что хозяева отбыли в город». Даже сестры Бронте не остались в стороне: Эмили и Энн приобрели акции железных дорог Йорка и Норт-Мидленд, хотя Шарлотта, явно более благоразумная, проявляла немалый скепсис258.

Пускай многие методы ведения бизнеса в исполнении Хадсона, прежде всего тяга к таинственности и умение заводить дружбу с высокопоставленными чиновниками, сегодня привели бы в тюрьму, эти методы пока еще оставались вполне законными. Лишь восемьдесят лет спустя Чарльз Понци поделится своим именем со схемой выплаты дивидендов из свеженакопленного капитала; в начале 1840-х годов такая практика не привлекала пристального внимания властей (впрочем, скоро все изменится). Крах вызвало не мошенничество, не откровенный обман; нет, причинами краха послужили чрезмерный энтузиазм и реформа законодательства.

В отличие от пузырей прошлого столетия, крах железнодорожных компаний протекал довольно медленно. К концу 1840-х годов сеть Хадсона, которая охватывала территорию от Лондона почти до Эдинбурга, начала испытывать все более сильное давление конкурирующих линий как на востоке, так и на западе страны. В отчаянной попытке избавиться от конкурентов он привлек колоссальный по размерам капитал от индивидуальных инвесторов, а парламент в 1847 году ввел новый режим регулирования деятельности, окончательно поставивший вне закона выплаты дивидендов по схеме, которую позднее назовут именем Понци259.

Банк Англии нанес coup de grace [86] в начале 1847 года, подняв процентную ставку с 3,5 до 5 процентов. Тем самым был перекрыт приток капитала, необходимого для операций с подписками на акции. Неурожай картофеля в 1846 году и революционные беспорядки 1848 года на континенте усугубили экономические проблемы Англии и вынудили Хадсона и других железнодорожных магнатов сократить дивиденды: запаниковавшие инвесторы бросили продавать акции, и к октябрю 1848 года цены на акции упали на 60 процентов от пикового значения 1845 года260.

Цены на акции британских железных дорог, 1830–1850 гг.

Пусть в абсолютном выражении падение цен на акции было не столь внушительным в сравнении с пузырем Южных морей или даже в сравнении с «медвежьими» играми двадцатого столетия, высокая закредитованность проектов, эта неотъемлемая черта всех подписных схем, обернулась полной катастрофой.

«Люди разорялись целыми семьями. Вряд ли в Англии отыскался бы такой город, в котором не случилось бы череды самоубийств. Любовно пестуемые дочери шли на улицу в поисках пропитания. Сыновей отзывали из учебных заведений, хозяйства распадались, дома осквернялись слугами закона. Разрывались прочные общественные узы… Мужчины, прежде жившие в уюте и независимости, внезапно понимали, что обременены долгами, которые они попросту не состоянии погасить. Одни распродавали все свое имущество и пытались начать жизнь заново; другие бежали из страны на континент, откуда смеялись над своими кредиторами и дерзко грозили преследователям. Некоему джентльмену направили четыре сотни предписаний. Пэру в схожих обстоятельствах было предложено освободиться от всех долгов за 15 000 фунтов стерлингов; он же взошел на борт своей яхты и постарался среди красот Средиземного моря забыть о бренных мелочах»261.

К тому времени отдельные опрометчивые поступки, которые раньше прощались великому Хадсону, стали привлекать повышенное внимание. Два его конкурента с фондовой биржи внимательно изучили сведения о торгах и заявили, что одна из компаний «железнодорожного короля» выкупила акции другой, принадлежавшей, как ни странно, тоже Хадсону, причем закупку осуществили по цене выше рыночной; иными словами, Хадсона подловили с поличным на обмане собственных пайщиков. Вскоре обнаружились и прочие, более серьезные нарушения, которые, не подпадая под уголовную ответственность, сделали его уязвимым для общественного осуждения.

Хадсон извлек из рукава последний козырь – поддержку избирателей Сандерленда, которая позволяла провести в парламенте еще десять лет; пока длилась текущая сессия палаты общин, арест за долги ему