Прежде чем мы покинем Зимний дворец и отправимся на Дворцовую площадь, пройдемся еще по коридорам, постоим у высоких окон, посмотрим на Неву и прислушаемся к голосам. Нет, не к голосам нынешних обитателей, посетителей, гостей, а к голосам тех, прежних, уже умолкнувшим, но еще звучащим немо, невнятно, беззвучно, но осязаемо. Погладишь ладонью стены, прикоснешься к стеклу и услышишь голос того, кто так же гладил и касался, и через соприкосновение с местом волшебно оживет время…

В покоях Александра, за плотно закрытыми дверьми, с соблюдением строгой секретности, собрались его молодые друзья, члены Негласного комитета – Адам Чарторыйский, Виктор Кочубей, Павел Салтыков и Николай Новосильцев. Название комитета родилось само собой и оказалось на редкость удачным – Негласный. Может быть, Незримый? Нет, лучше Негласный, хотя смысл тот же. За это название друзья и ухватились, поскольку в нем угадывалось нечто, столь созвучное эпохе, отвечавшее ее заветным чаяниям и надеждам, искрами носившееся в заряженном воздухе, словно грозовые электрические разряды. Еще со времен розенкрейцеров жаждущие умы будоражила мысль о том, что есть некое тайное сообщество людей, поставивших себе целью облагодетельствовать человечество сокровенными знаниями, моральными свершениями и научными открытиями, возвести его к вершинам духа. Отсюда Незримая коллегия и все связанное с королевским научным обществом в Англии. Отсюда братства алхимиков и масонов с их клятвами и гимнами, колбами и тиглями, фартуками и молотками.

Позднее эта идея приобрела для Александра иную окраску: незримые коллегии станут в его сознании рассадниками мировой скверны, слугами зла, зачинщиками восстаний и революций, но до этого времени еще далеко, и друзья Александра, так же незримы для посторонних глаз, тайно пробираются в его покои, и их цель – облагодетельствовать если не человечество в целом, то хотя бы… бедную, сирую, грязью умытую, великую, могучую Россию.

Позвольте, позвольте! Как это вы через запятую: нищую и великую?! Потому что велика она своими бескрайними просторами, богатыми недрами, воинскими доблестями и победами, но при этом бедна, поскольку главный ее кормилец, мужик, забит, бесправен, унижен, как самый последний раб, сословия не имеют своего представительства во власти, а народ в целом лишен главного, основополагающего закона – конституции. Кто это говорит, расхаживая по комнате со сложенными на груди руками, изредка потирая пальцами лоб и закрывая глаза ладонью? Николай Новосильцев, человек глубокого ума, обширных знаний и твердых принципов. Он очень много читал, предпочитая французским романам книги специального содержания, изучал право, «был глубокий эконом» и при этом философ, если не на бумаге, то в жизни. Свою жизнь он стремился подчинить разуму и воле, хотя иногда в нем побеждала страсть, иногда – честолюбие. При этом Николай Новосильцев умел себя поставить даже с теми, кто по положению был неизмеримо выше его. По взятии Варшавы Суворовым ему как участнику боев Екатерина пожаловала орден Святого Владимира, но Новосильцев отказался от награды, считая, что заслужил «Георгия», и согласился, поддавшись уговорам, лишь после того, как к ордену был добавлен особый бант, свидетельствовавший, что он получен за храбрость на поле боя.

Новосильцеву вторит Виктор Кочубей, давний друг Александра, умница, преданный России патриот, человек республиканских убеждений: величайшим благодетелем будет тот, кто даст России конституцию. Он уверен, что конституция должна быть дарована России властью, самодержцем: тогда она принесет истинные плоды. Все в этом уверены, поэтому и возлагают особые надежды на Александра, ждут от него эпохальных свершений, верят в его звезду, которой суждено воссиять на державном небосклоне.

«Конституцию!» – подхватывает Павел Строганов, и искры юношеского воодушевления в его глазах туманит и гасит сентиментальная влага, которую рождают дорогие сердцу воспоминания, ведь он был свидетелем… что там свидетелем – участником революционных событий во Франции. Отправившись туда вместе со своим воспитателем Жильбером Ромом, Павел Строганов посещал собрания якобинского клуба, видел и слышал отчаянных заговорщиков и революционеров, с жаром аплодировал ораторам, пожимая им руки, выражая свою пламенную поддержку. Сам пытался что-то говорить и чувствовал, что свобода, равенство, братство – для него святыня, что он проклинает рабство и ненавидит тиранов. Он расхаживал по Парижу в красном фригийском колпаке, а когда умер его слуга, положил ему в гроб Евангелие и Декларацию прав человека и гражданина. Дни он проводил на улице, опьяненный воздухом свободы, а ночи – у своей возлюбленной мадам де Мерикур, в прошлом куртизанки, а ныне хозяйки революционного салона…

Все было бы хорошо, но, к несчастью, о его приключениях проведала Екатерина от своих наушников-шептунов, и тут грянула буря. Разгневанная императрица велела срочно вернуть озорника и буяна под родительский кров и задать такую трепку, чтобы впредь неповадно было. Неоценимую услугу семейству Салтыковых оказал тогда их дальний родственник Николай Новосильцев. Он взялся выполнить щекотливое поручение, и благодаря ему Павел Строганов был вырван из пучины революционного Парижа и благополучно доставлен в Петербург. В дальнейшем он утихомирился, остепенился, но память о тех днях сохранил на всю жизнь.

«Конституция и свобода… да, но свобода для всех!» – уточняет Адам Чарторыйский, польский пленник и патриот, не упускавший случая напомнить о печальной судьбе своего отечества. Именно князь Адам познакомил Александра с Новосильцевым и Строгановым и позаботился о том, чтобы они встречались как можно чаще и беседовали со всей откровенностью, как близкие, интимные друзья. При этом у Чарторыйского были свои романтические мечты и трезвые, далекоидущие планы: не только обретение личной независимости и возвращение из плена, но и восстановление свободного царства Польского под эгидой России, к чему он будет всячески склонять Александра, играя на его либеральных струнах, на молодом честолюбии, столь чувствительном к обещанным славословиям, рукоплесканиям, овациям благодарных поляков (он же всегда хотел нравиться, покорять сердца!), а те вместо благодарности придут с Наполеоном грабить Москву…

Но из глубины сумрачных кабинетов, приемных, коридоров доносятся другие голоса доживавших свой век екатерининских вельмож, сановных старцев, дряхлеющих львов – Беклешова, Трощинского, Державина. Для них друзья Александра – мелюзга, желторотая молодежь, «конфидентики», как они их насмешливо называют. Ну, о чем они могут там толковать, какие обсуждать прожекты?! Все это вздор! И самый большой вздор – эта их конституция, сквозь которую зловеще просвечивает, посверкивает отмена крепостного права. Ну, как же без него, родимого! Оно всем – отец и мать, попечитель и благодетель, и кнут в руках, и сладкий, медовый пряник, а без кнута и пряника, одним сухим законом, разве можно править в России-то?! Этого «конфидентикам», увы, не уразуметь, не понять…

Тут и ровный, монотонный голос Аракчеева, обладавшего удивительной способностью говорить тихо и в то же время настолько внятно, что