С сырниками они наконец поехали в больницу. Сашка отправил Игоря к матери, а сам пошел к главврачу, в сестринскую, в перевязочную. Игорь не удивился, если бы Комаровский еще и в столовую наведался.

Прошел в палату. Мать лежала, глядя в потолок.

– Мам, это я, – сказал Игорь, подходя и осторожно присаживаясь на краешек кровати. – Я тебе сырников принес, как ты просила…

– Сырников? Я же не люблю их. Зачем? – удивилась мать. – Мне холодно, все время холодно… Ты шаль принес?

Игорь порылся в сумке и нашел шаль. Хотя он ее точно туда не клал. Наверное, Сашка нашел и положил.

– Да, мама, вот твоя шаль. Тут еще халат, тапочки… – Игорь выкладывал из пакета то, что туда сложил Сашка. – Еще зеленка, бинты, кефир – я в холодильник положу. Вот еще яблоки.

– Зачем мне халат и тапочки? Я же не могу ходить, – раздраженно спросила мать. – Как там отец?

– Хорошо. Не волнуйся.

– Ты домой сейчас поезжай. Не оставляй его. Купи ему курицу, свари бульон. Он очень бульон любит. И пусть пьет таблетки. У него же давление и сердце.

– Хорошо, не волнуйся, – заладил на одной ноте Игорь.

– Ты сумку нашел? Рассаду мою? Надо посадить, а то погибнет.

– Мам, была авария. Рейсовый перевернулся, ты помнишь?

– Нет, не помню. Туман помню, потом больно было очень… И пусть отец сюда не едет. Не надо ему меня такой видеть. Ты ему не позволяй.

Игорь кивнул. Он не стал говорить матери, что отец преспокойно смотрел свою «Международную панораму» и не собирался никуда ехать.

– Елена Ивановна, ну какая красавица вы сегодня! – в палату, как свежий ветер, ворвался Сашка. Следом семенила медсестра – новенькая, влюбленно смотревшая на Комаровского.

– Елена Ивановна, сейчас укольчик сделаем, – ласково прощебетала медсестра.

– Сашенька… – улыбнулась мать и сразу размякла, успокоилась.

– Ну, а сырнички? Вы видели? Все как заказывали! Я же обещал! Давайте вместе и позавтракаем!

– Сырнички? Правда? – Мать даже сделала попытку приподняться на подушках.

Комаровский кормил Елену Ивановну сырниками, с вилочки. Сам тоже ел. Они ели будто наперегонки.

– Елена Ивановна, я уже два съел, а вы только один! Ну-ка, догоняйте! Такая женщина их жарила – я вам передать не могу! Здоровья вам желала. От всего сердца. Так что ешьте, она как себе жарила.

– Сашенька, ты доешь, тебе еще домой ехать, мне так много не надо, – вяло сопротивлялась Елена Ивановна, но послушно проглатывала кусочек. На тумбочке, будто из воздуха, появилась чашка с горячим чаем – ее принесла нянечка, даже лишний кусок сахара положила, а Комаровский, вооружившись большой ложкой, поил Елену Ивановну чаем. И все у него выходило ловко, ни капли не пролил.

А Игорь снова стоял у рукомойника, зажатый холодильником, и мыл чашки, ложки бабок-соседок, бегал за ручкой, чтобы записать название лекарства. Чувствуя свою ненужность, вышел покурить, потом позвонил отцу из автомата:

– Пап, маме уже получше. Но ее оставят на неделю где-то, не меньше.

– Хорошо, надо так надо. Спроси у нее, куда она положила мои таблетки. Все утро ищу, не могу найти. И привези с дачи мои тапочки, я просил мать. Мне в этих неудобно, а старые на даче.

– Я не буду туда возвращаться.

– И как же я без тапочек?

Игорь положил трубку.

Все казалось ему странным, бессмысленным, неестественным. Мать, которая радуется приходу Сашки больше, чем родному сыну. Беспокоится: позавтракал ли Комаровский и как он голодный поедет домой? Она соглашается есть сырники из рук Сашки, а Игорю сказала, что терпеть их не может. Отец, которого заботят домашние тапочки и собственные таблетки и нет дела до жены. Он сам, которого мутит от вчерашней дрянной водки. Да еще Сашке остался должен. Надо будет спросить – сколько. Он же тут направо-налево конфеты и деньги раздавал. А сколько он врачу сунул – вообще непонятно. Зачем – тоже непонятно. Но если Сашка бросается деньгами, то почему Игорь должен за это платить? Он бы не дал этой няньке ни копейки. За что? За то, что она должна делать за зарплату?

Игорь вернулся в палату. Комаровский продолжал балагурить, приобнимал новенькую медсестру за талию и пожимал руку врачу, который подошел к матери, пальпировал живот, спросил про самочувствие. Тут же нянечка стояла наготове с чистым пододеяльником. Окно было открыто настежь. Мать лежала довольная – она любила свежий воздух, ей всегда было жарко, душно. Бабули на других кроватях ежились и прикрывались одеялами, но молчали, нутром чувствуя, кто тут главная больная и кто теперь будет распоряжаться фрамугой.

– Как хорошо, Сашенька! – повторяла то и дело мать.

Комаровский со всей кавалькадой вышел в коридор, и Игорь остался с матерью один на один, не считая завистливо притихших бабок.

– Милок, закрой окно, я мерзну, – попросила бабуля, и Игорь закрыл окно. Мать поджала губы.

– Милок, позвони моему сыну, телефон вот тут, на бумажке, на тумбочке. Скажи ему, что я здесь. Леня зовут. Ты позвони.

– Хорошо.

– Бумажку-то возьми!

– Я запомнил номер. Мам, я не знаю, когда смогу приехать. Работа…

– Сашенька сказал, что приедет, – ответила мать. – А ты отцу купи сметаны. Обязательно купи. Я там борщ наварила, а сметану забыла купить. А он без сметаны не будет. Купи. И борщ обязательно перекипяти, а то прокиснет. Рубашки его как накопятся, в химчистку отнеси. Только потом раскрой, вытащи все иголки и на вешалки развесь. Что еще… Яйца там сваренные, утром на стол поставь, а то отец сам не достанет. Так и стухнут. Они на тарелочке, отдельно. Скажи ему, чтобы таблетки после еды принимал. Лучше сам достань и положи на кухонный стол – тогда он не забудет принять. Бульон, свари бульон – курица в морозилке. И тапочки его забери, он просил.

Игорю стало так же обидно, как бывало в детстве: мать больше любит отца, только о нем и думает, о его удобстве, а на сына ей наплевать. Разве так бывает? Разве материнская любовь к ребенку не сильнее всех остальных любовей, вместе взятых? Может, она и вовсе не хотела иметь ребенка? Или хотела девочку, например, а родился мальчик. И мать, разочарованная, так и не смогла полюбить сына, как собиралась любить дочь. Может, и не было в ней столько любви, такого запаса. А тот, что был, на мужа весь вышел, сыну не досталось.

– Ну что, поехали? – Сашка заглянул в палату.

Игорь кивнул матери, не найдя в себе силы наклониться и поцеловать. Она тоже не сделала движения – не подалась вперед.

В город они ехали на такси – Сашка заплатил.

– Так, завтра я приеду, послезавтра – ты, – наставлял его Комаровский в дороге. Игорь кивал и молчал. Ну, а этому-то какое дело до чужого человека? Даже не родственницы? Ему-то что за радость мотаться за город, в захудалую больницу? Да и не помнил Игорь, чтобы Сашка пельмени у них ел. Не было такого. Или было? Ну, может, один раз. Придумал на ходу, сказочник. Выделывается героем перед этими тупыми медсестрами. Тоже, нашел себе благодарную публику. Покрасоваться больше не перед кем? Да невозможно поверить, чтобы Сашка все делал искренне. Вот Игорь – скажи ему, что чья-то мать, пусть даже друга, в больницу попала – ну, посочувствует по телефону, а чтобы ехать… К каждой тетке не наездишься. Но ведь как сочиняет на ходу, гад! Заслушаешься! У медсестричек от рассказа про пельмени глаза на мокром месте. Знает, на что давить, мерзавец! Еще и твердил всем, что у друга, то есть родного сына, – потрясение, шок. Очень за мать переживает. Только видно, что ни няньки, ни медсестры в эту сказочку не поверили. Будто специально Сашка так рассказывал, чтобы не верили. А про пельмешки все поверили. И получилось, что Комаровский, считай, родной сын, а Игорь – гад последний, даже мать родную не признал. Про «не признал» старшая нянька по смене передала, в красках расписала, и про жопорукого прибавила. Так что новая смена про Игоря уже все знала и понимала.