Что же касается Изабель, то он просто капитулировал перед настойчивостью лорда Молверна, решил, что брак успокоит его совесть. К тому же он был очень благодарен Изабель за ее свидетельство перед Данте Блэком. Если бы не она, его бы ждали серьезные неприятности…

Но случилось так, что его добрые намерения превратились в нелепую сделку, которую ему навязала Изабель. Как же он мог не прикасаться к ней в течение шести месяцев, если одно ее присутствие воспламеняло его? Ситуация осложнялась еще и тем, что ее влекло к нему, пусть даже она и боролась со своими чувствами. Да, боролась, потому что твердо решила осуществить свою давнюю мечту — уехать в Париж, чтобы продолжить занятия искусством. Вероятно, она давно уже решила, что вообще не будет выходить замуж. Потому и настояла на их шестимесячной сделке. Но, как же ему теперь выдержать эти шесть месяцев?

И еще — эта ужасная история с похищением картины. Увы, как он ни старался, ему так ничего и не удалось узнать об этом деле. К сожалению, допрос Данте Блэка продлился недолго. А вот если бы они поговорили с аукционистом подольше, то почти наверняка что-нибудь разузнали бы.

В отличие от Романа Маркус не был убежден в том, что Данте не назвал бы им имени человека, разработавшего этот дьявольский план. И скорее всего это был лорд Гэвинпорт. Он полагал, что смог бы заставить аукциониста заговорить, хотя избивать его не собирался. Ведь всем давно известно: такие алчные люди, как Данте Блэк, всегда готовы капитулировать перед деньгами.

Но появление зловещего сообщника Данте спутало все карты. Маркус успел разглядеть этого негодяя, когда тот убегал. Он заметил, что этот субъект был долговязый, тощий, как скелет, и с длинными сальными волосами. И он мог бы… убить Изабель. При мысли об этом Маркус стиснул зубы, и черты его лица стали еще более резкими.

Их с Изабель свадьба должна была состояться через две недели. И сейчас ему следовало задушить свою страсть — во что бы то ни стало. Он был перед ней в огромном долгу, а такая женщина, как леди Изабель Камерон, заслуживала лучшего, чем мужчина с искалеченной судьбой и с ужасной репутацией.

— Я хочу выйти из игры. Я лишь волей случая спасся от Маркуса Хоксли и его брата. Я больше не желаю рисковать, — говорил Данте, задыхаясь от бега.

— Успокойся же наконец! — прошипел в ответ Робби Боунс.

Они находились в темном лондонском закоулке, где воняло отбросами, кошачьей мочой и человеческой нищетой. Было уже за полночь, но газовые фонари не освещали этот узкий проулок, а оранжевый отблеск сигары Боунса оставлял в зловещей тени большую часть лица могильщика, голову же, точно сероватая змея, окутывал сигарный дым.

Данте подташнивало от запаха дешевой сигары, и он, отступив на шаг, проворчал:

— Я ведь не безумец… Хоксли собирается избивать меня, пока я не сообщу ему все, что он хочет знать. Он бы так и поступил, если бы мне не удалось сбежать от него.

Боунс с усмешкой покачал головой:

— До этого бы не дошло. Я намеревался взять дело в свои руки, но тут появилась эта проклятая девица Камерон.

— Леди Изабель? — Данте нервно рассмеялся. — Я же говорил тебе, что эта дама имеет обыкновение постоянно вмешиваться в чужие дела. Вот теперь ты знаешь, как это происходит, верно?

Боунс нахмурился и прорычал:

— Ее следует поставить на место! В следующий раз ей так не повезет!

Данте с сомнением покачал головой:

— Следующего раза, возможно, не будет. А для меня — точно. Скажи «милорду», что я покидаю Лондон. Он может нанять другого человека, чтобы тот доставил картину Гейнсборо в контору Маркуса Хоксли.

— Я бы на твоем месте хорошенько подумал.

— О чем? — спросил Данте.

Шагнув к сообщнику, Боунс ткнул его в грудь кончиком сигары. Данте издал отчаянный вопль и отскочил. Боунс же, расплывшись в мрачной ухмылке, проговорил:

— Имей в виду: «милорд» сумеет тебя найти, куда бы ты ни уехал. У него достаточно денег, чтобы нанять людей для этой цели. И эти люди не будут такими добряками, как я, уж поверь мне.

Данте судорожно сглотнул и отступил еще на шаг. Если этот мерзавец считал себя добряком, то кого же тогда мог бы нанять «милорд»?

— Так что делай свое дело, Данте, — сказал Боунс. — Ты должен переправить картину куда следует. Ясно? — В следующее мгновение он сделал шаг в сторону — и тотчас же исчез, словно растворился во тьме.

Для Изабель следующие две недели прошли как в тумане, и только в середине июня приходский священник наконец-то прочел с кафедры оглашение.

В утро свадьбы Изабель сидела за туалетным столиком, а Кейт убирала ее волосы.

— Сегодня прекрасный день для венчания, миледи, — говорила Кейт. — На небе — ни облачка.

— Да, конечно, — пробурчала в ответ Изабель. С самого утра с ней происходило что-то странное, и она никак не могла разобраться в своих чувствах, так как испытывала одновременно и радостное волнение, и панический страх.

Когда же Кейт слишком сильно потянула её за волосы, она невольно вздрогнула.

— Сидите спокойно, миледи, — сказала горничная. — Я еще не закончила.

Девушка тихонько вздохнула и покорно замерла. Минуту спустя, когда Кейт наконец заколола последний локон, Изабель посмотрела на себя в зеркало. Следовало признать, что горничная прекрасно справилась с делом, так что Изабель невольно залюбовалась собственным отражением. Ее своевольные локоны были теперь уложены по последней моде, и их удерживали крошечные белые заколки, украшенные розовыми бутонами.

Изабель встала, и Кейт помогла ей надеть атласное подвенечное платье цвета слоновой кости. Это платье, когда-то принадлежавшее ее матери, прекрасно подходило и Изабель, то есть было совершенно впору. Когда же Кейт приколола к ее волосам фату, водопадом ниспадавшую на плечи и на спину, Изабель несколько раз повернулась перед зеркалом и тут же почувствовала, как гулко забилось ее сердце.

«Неужели это в самом деле я? — спрашивала она себя. — А понравлюсь ли я Маркусу?»

Изабель была изумлена и отчасти даже испугана собственными мыслями. Действительно, разве его мнение стало для нее столь важным?

— Вы выглядите прелестно, миледи, — с улыбкой сказала Кейт. — Для меня будет большой честью сопровождать вас в ваш новый дом. И я точно знаю: всем здешним слугам будет очень недоставать вас.

При последних словах горничной Изабель искренне огорчилась. Многие из отцовских слуг принимали участие в ее воспитании, и сознание того, что она оставит их всех, чтобы открыть новую главу своей жизни, заставляло ее сердце болезненно сжиматься. Ведь она к тому же прекрасно знала, что уже никогда не вернется в этот дом.

Но правильно ли она сейчас поступает? Она ведь никогда не собиралась выходить замуж и всегда мечтала только об одном — мечтала уехать в Париж и посвятить свою жизнь искусству.