Будь мистер Джеймс Хэммонд-Берк человеком поприятнее, Джонстон, пожалуй, задержался бы здесь еще на денек-другой. Но хозяин оказался плохим собеседником. Он только и умел, что жаловаться на высокую стоимость ремонтных работ да подсчитывать возможные доходы от продажи картин, которые Джонстон пытался отыскать в недрах усадьбы.

Родерик Джонстон поставил одну картину на стул эпохи Регентства, где на нее падал предвечерний свет. Изображение на холсте казалось мутным из-за тонкого слоя пыли, осевшей на картину в течение последних дней, пока она лежала на самом пыльном чердаке, какой только Джонстону удалось найти. Но если присмотреться, там можно было увидеть мужчину и женщину с двумя дочерьми — вся эта компания сидела на скамье, где-то в сельской местности, а у их ног лежала собака. Вокруг простирались ровные ухоженные поля. Налево убегала длинная аллея, окаймленная деревьями, — одним концом она уходила за горизонт, а другим упиралась в большой дом, по-видимому принадлежащий изображенному на полотне семейству. Джонстон отлично знал эту картину. Он сам привез ее сюда в одном из тубусов.

Быстрым шагом хранитель спустился по лестнице, миновал гостиную с ее фальшивыми Ван Дейками и главную столовую с Неллерами. Он слегка запыхался, когда наконец обнаружил Джеймса Хэммонд-Берка — хозяин усадьбы уныло стоял у одного из новых окон в маленькой столовой, примыкающей к кухне.

— Рама кривая, — сказал он, и его темные глаза гневно сверкнули. — Вот мерзавцы — нет чтобы сделать все как положено! Разве я не прав? — Он обвиняюще уставился на Джонстона, словно тот был бригадиром рабочих. — Скоро вся эта дрянь снова вывалится к чертовой матери. Думаете, я опять буду им платить? Черта с два! — Он остановился, будто наконец осознав, кто такой Джонстон.

— Чего вам надо? — грубо спросил он. — Закончили свою дурацкую опись или как ее там?

Джонстон помнил совет Уильяма Аларика Пайпера — не говорить о своей находке сразу. Тянуть, сколько получится. Как следует подогреть его нетерпение — и только потом сообщить, что это может оказаться Гейнсборо. А может и не оказаться. Ожидание разжигает алчность.

— Думаю, вам лучше пройти со мной, мистер Хэммонд-Берк, — твердо произнес Джонстон. — Я хочу вам кое-что показать.

— Что? — спросил Хэммонд-Берк. — Какого черта? Нашли что-нибудь стоящее?

— Думаю, вам стоит посмотреть самому, мистер Хэммонд-Берк, — ответил Джонстон и повел сердито бормочущего владельца через весь дом обратно в свою комнату на верхнем этаже. — Вот! — воскликнул он, став на пороге и эффектным жестом указывая на стул с картиной.

Джеймс Хэммонд-Берк пересек комнату и воззрился на полотно.

— Что это такое, по-вашему? Где вы ее нашли?

Родерик Джонстон взял со стола специальную кисточку и принялся очень аккуратно сметать пыль с поверхности холста. Картина очищалась легко — да это и неудивительно, подумал Джонстон, если учесть, что она провела на чердаке всего несколько дней.

— Я нашел ее на чердаке, — ответил он. — Похоже, она пролежала там не один год. Возможно — всего лишь возможно, — что это Гейнсборо. — Он уже успел очистить от пыли добрую половину холста. Теперь четыре фигуры и аллея за ними были видны ясно. — Конечно, я должен буду забрать ее с собой. Кроме того, мне надо взглянуть вот на эту стопку писем, которую я обнаружил рядом с полотном. — Джонстон кивнул на несколько лежащих на стуле документов, написанных по большей части чернилами восемнадцатого века на соответствующей бумаге. — Надеюсь, они смогут нам кое-что подсказать. А пока утверждать что-либо определенное еще слишком рано.

— Значит, Гейнсборо, — сказал Хэммонд-Берк, задумчиво ероша черную шевелюру. — Гейнсборо, провалиться мне на этом месте… И сколько он может стоить?

Пауэрскорт нашел своего зятя Уильяма Берка в его кабинете — он сидел там среди рассыпанной по ковру бумаги, точно в заснеженном поле. Кудрявый племянник встретил дядю с восторгом.

— Добрый вечер, дядя Фрэнсис. Вы пришли навестить папу? — с невинным видом спросил девятилетний Эдвард Берк. Пауэрскорт взглянул на детские каракули, которыми были испещрены валявшиеся на полу листки. Похоже, все они представляли собой различные версии и варианты таблицы умножения на семь. Не все цифры были такими, как помнилось Пауэрскорту. Разве восемь, умноженное на семь, дает шестьдесят три? И неужели семью девять действительно равняется ста семидесяти четырем?

Он весело улыбнулся племяннику.

— Добрый вечер, Эдвард, — сказал он. — Я вижу, ты помогаешь отцу изучать арифметику. Очень мило с твоей стороны.

Из кресла у камина, где сидел отец Эдварда, донесся громкий стон. Эдвард Берк поднял с пола свой лучший карандаш.

— Наверное, вам нужно поговорить о делах, — сказал он со светской любезностью, которая плохо вязалась с его возрастом, но свидетельствовала о том, что в будущем мальчик далеко пойдет. — Я могу быть свободен, папа?

Пауэрскорт понял, что его визит стал для младшего Берка истинным подарком судьбы, избавлением от мук, которые несли с собой таблицы и арифметические вычисления.

— Да, Эдвард, ступай, — устало сказал его отец, опускаясь на колени. Он собрал разбросанные листки и сердито швырнул их в камин.

— Честное слово, Фрэнсис. — Уильям Берк был женат на второй сестре Пауэрскорта, Мэри, и постепенно наращивал свое влияние в лондонском Сити. От ежедневных арифметических операций с огромными цифрами полностью зависело его благосостояние. — Это безнадежно. Совершенно безнадежно. Таблица умножения на семь для Эдварда — все равно что для меня санскрит. Что из него получится? В его возрасте я знал все эти дурацкие таблицы вплоть до двенадцати в квадрате. Не такие уж они трудные, правда?

— Я уверен, что рано или поздно все утрясется, — дипломатично заявил Пауэрскорт.

— Мне бы твою уверенность, — откликнулся встревоженный отец. — Даже когда ему объясняешь, что можно попросту прибавлять по семерке, и то ничего не выходит. Трижды семь — это всего лишь семь плюс семь плюс семь. И так далее. Пустая трата времени.

Пауэрскорт подумал, что и его, пожалуй, сбило бы с толку предложение посчитать, сколько будет семь плюс семь плюс семь. Лучше сменить тему, решил он.

— Уильям, мне нужен твой совет. Это касается американских миллионеров.

Берк явно приободрился и раскурил большую сигару, чтобы стереть из памяти неудачи сына в арифметике.

— Валяй, Фрэнсис, — ответил он. В том, что касалось финансов, Берк чувствовал себя как рыба в воде.

— Я расследую причины смерти одного искусствоведа по имени Кристофер Монтегю, — начал Пауэрскорт, зная, что его зять столь же осмотрителен, сколь и богат. — Он писал статью о выставке художников-венецианцев, которая недавно открылась в Лондоне. В ней сообщалось, что большинство картин на этой выставке — подделки, как старинные, так и недавние. Примерно процентов девяносто. — Пауэрскорту показалось, что Берку будет приятно услышать такую оценку в цифрах.