Мы тотчас же сорвались с места, только и услышав брошенное в спину: «Благодарствуем, господа хорошие, благодарствуем! Помнить век будем!..»

– А твой Нытин сюда один ездит или с охраной? – уже с наскоку спросил я.

– И это мы сейчас и узнаем! – весело откликнулся Степан.

Дом Алены мы отыскали быстро – он бы хорош, как пряник, и крыльцо выкрашено в красный цвет. Я это разглядел даже в темноте. Глухо задернутые шторы светились алым светом. Во дворе, было видно через забор, стояла коляска, у лошадей топтался верзила в полушубке.

– Видать, не один, – кивнул Степан. – Кучер его, что ли?

Я кивнул:

– Наверняка. Эй, любезный! – крикнул я через забор. – Поди сюда!

– А ты кто ж такой, урядник, что ли, чтобы я к тебе бегал? – разглядывая нас, двух всадников, огрызнулся мужик. – Али сам царь египетский?

– Вот скотина! – прошептал я. (Видать, чувствовал кучер за спиной защиту: тень купца Кабанина, широко расправившего черные крылья над окрестными селами!) Злость так и разбирала меня. – Вытащим негодяя… Поди-поди! – прибавил я в голосе. – Не урядник я и не царь египетский, а становой пристав из Семиярска! Быстро, олух, кому сказал?!

Встрепенувшись, кучер потопал к нам.

– А станового пристава уважает, – вполоборота бросил я Степану. – Видать, и для Кабанина велика фигура! Ты его знаешь?

– Из новеньких, – отрицательно покачал головой Степан. – Или просто низкого полета птичка.

– Нам Алена Лукьяновна нужна, – строго сказал я. – И побыстрее!

– А зачем она вам? – вдруг спросил кучер.

– Да ты, скотина, какое право имеешь вопросы мне такие задавать? – вырвалось у меня.

Хоть и не был я чиновником от полиции, но от наглости мужика оторопь брала и злость закипала!

– Без мундиров мы, Петр Ильич, вот жалость!

– Раздеть надо было того урядника, что приехал к Сивцовым! – кивнул я.

– А документики ваши извольте поглядеть? – пристально разглядывая нас из-за забора, потребовал кучер. Что делать в этот час становому приставу у дома местной куртизанки? Я был уверен в том, что кучер заподозрил во мне еще одного полюбовника хозяйки и теперь всячески старался оттянуть время, не пустить меня в дом. – А то обзываться любой горазд! Да как иначе – без документиков-то?

А ведь он был прав, этот пройдоха!

– Степа, подай ему наши документики, – грозно подмигнул я спутнику. – Самые что ни на есть главные!

Степан кивнул, спрыгнул с лошади, подошел к забору. Полез за отворот полушубка, достал что-то.

– Держи, – сказал он, протянув тому руку.

– Так ведь это платок?! – уже стоя рядом с забором, удивился мужик.

Но соображал он туговато! И тотчас же клешня Степана Горбунова ухватила мужика за пазуху и со всей страшной молодецкой силой прижала к кольям забора, расплющила его от физиономии до самых носков сапог.

– Ерофея Нытина привез? – спросил Степан.

– Чаго? – проскулил мужик.

– Слышал чаго, – ответил Степан, пока я спрыгивал с коня. – Ерофея привез? Говори, сукин сын!

– Господом клянусь, не понимаю! – взмолился тот. – Отпустите, ничего не знаю!

– Последний раз спрашиваю, – еще сильнее придавил его к забору Степан.

Я вытащил из нагрудного кармана револьвер, хладнокровно взвел курок и еще более хладнокровно приставил ствол ко лбу кучера.

– Его привез, Нытина! – вдруг вырвалось у кучера. – Ерофея Ерофеича! Они там сейчас, милуются, с Аленкой-то! В постельке они! Отужинали, и туда – нырк! У них сейчас самая любовь! Ей-богу!

– А ты кучер его? – спросил я.

– Ага, кучер! – придушенно пискнул тот. – Никифор! Я ж ничего не знаю и не ведаю! Господа? Я ж так – на подхвате! Привез, отвез – и все тут!

– И ключ у тебя имеется? Дом-то небось выходя, запер?

– Имеется! В правом кармане тулупчика…

Степан забрался ему в карман:

– Есть ключ!

Все это он говорил под дулом моего револьвера. Но куда пуще кучер боялся моего взгляда – он не сулил ему ничего хорошего!

– Спальня где? – спросил я.

– Сенцы вначале, подале гостевая, а направо и лесенка наверх. Там спаленка и будет!

– Ты именем Бога больно-то не разбрасывайся, – посоветовал ему Степан, пока я направился к калитке и уже снаружи отодвинул щеколду. – А то будешь клятвоприступничать, Бог тебя на Страшном суде и не помилует! Язык твой поганый отрежет и заставит мычать во веки вечные! Понял?!

– Ага, понял! – прошипел тот. – Да вы и впрямь, что ли, судейские? Натворил чего господин Нытин?!

– Ой, натворил! – покачал головой Степан.

– Идем, Степа, – позвал я. – Только не убей его.

– Сделаем, Петр Ильич, – кивнул мой спутник.

Степан оттолкнул мужика, но из кулака его отворот не выпустил, и тотчас же втянул обратно, но так, что голова того с сухим треском врезалась в столб. Мужик охнул и поплыл в снег.

– С волками жить по волчьи выть, – уверенно кивнул я. – В дом его!

Оглянувшись на улицу, Степан нырнул в ворота, прихватил кучера за шиворот и потащил к крыльцу. Я отворил отнятым ключом дверной замок и первым шагнул в холодные сени. За мной, оглядев окраинную улицу, втащил оглушенного кучера Степан.

– Свяжи ему руки, – приказал я.

Завязав лица заранее приготовленными темными платками, похожие на воров, вскоре мы уже поднимались по лестнице… В доме крепко пахло щами, пирогами и лакомствами. Как видно, Нытина тут привечали по-царски, и не только в постельке! Дом был хорошо протоплен, уютен, приветлив. Дверь за бархатными шторами, перехваченными золотыми шнурками, ни с чем нельзя было спутать! «Там они, там!» – весело и зло гудело в моей голове. Переглянувшись, мы приблизились на цыпочках.

«Голубок мой, – услышал я томный женский голос. – Чего насторожился? Давай же, давай…» – «Никифор, если ты, то пошел вон! – услышали мы высокий и нервный голос. – Будешь стоять по дверями, уволю к чертовой матери!» – «Да нет там никого, кот Тимошка, наверное, бродит! – сказала женщина. – Что ж ты, Ерофеюшка, пуганый такой?» – «Точно, кот твой! – и говорил он как-то в нос: Нытин, одно слово! – Забыл о нем, паскуднике!» И ту же я почувствовал, как что-то коснулось моей ноги. Обвив мою ногу пушистым хвостом, мне в глаза смотрел дымчато-серый котище. И загадочно так смотрел! Степан усмехнулся, кивая вниз: вот, мол, и он, «паскудник», легок на помине! Глядя в глаза коту, я приложил палец к губам, что означало: «Тс-с!» Но неразумный или просто ласковый ко всем кот громко и низко сказал: «Мя-яу!» – «Видишь, Ерофеюшка, Тимошка это. К нам просится! Любопытный он, – в голосе прозвучало лукавство. – Может, пустим?» Ответом было только нечленораздельное сладострастное мычание. И опять залопотала женщина: «Вот-вот, Ерофеюшка, давай же, голубок мой!..»