— Она не видела Уолдена много месяцев, — продолжал Джек. — У нас с ней все безнадежно, да, все кончено окончательно. Но я сообщил ей, что мы встретимся, мистер Краудер, и что я надеюсь положить всему этому конец. Я сказал ей, что она может вернуться и ничто больше… Вы меня слушаете, мистер Краудер?

— Зачем вы пришли ко мне, мистер Стивенсон? Я не понимаю, почему вы здесь.

— Я пришел, чтобы уладить раз и навсегда эту нелепую ситуацию. Я готов сделать все, что в моих силах. Чтобы Уолден смог снова увидеть мать, чтобы… Уолден ни в чем не виноват! Это хотя бы вы понимаете, не правда ли?

Джек чувствовал, как в нем поднимается ярость, чувствовал, что готов сорваться, и уже произнес слова, которые надо было проглотить. Он так давно готовился к этой встрече. Стушуйся, Джек! Он предвидел, что Краудер сначала откажется от диалога, да, конечно, но не думал, что тот, приняв его у себя дома, будет полностью игнорировать его присутствие.

Он открыл лежавшую на коленях сумку и выложил сверток на столик, сдвинув и едва не опрокинув рюмки.

— Вот. Больше я дать не могу. Это двадцать лет работы.

— Этот сверток?

— Да. Сто семьдесят тысяч долларов. Я знаю, что вы думаете, но это вся моя жизнь. Я не могу дать вам большего, чем всю мою жизнь.

— Оставьте вашу жизнь себе.

— Я знаю, что вы думаете, — повторил Джек. — Я знаю, что вы потеряли. Но я знаю и то, что это был несчастный случай, ужасный несчастный случай. Нельзя поправить непоправимое, ни компенсацией, ни местью. Ну вот, я отдаю вам все, что у меня есть, потому что у меня все равно нет больше.

— Есть, мистер Стивенсон. У вас есть то, что я потерял. У вас есть ваш сын.

— Я не просто возмещаю вам ущерб, я отдаю все, чтобы вы поняли, сколь велики мои сожаления, как я вам соболезную, как сочувствую вашему безмерному горю.

Ничто на самом деле не стоило Джеку дороже, чем произнести эти слова. Он отдавал Краудеру самое дорогое — свою гордость, гордыню мужчины в стетсоне, в сапогах и с «ремингтоном».

Краудер наконец повернулся к нему и посмотрел в лицо, держа руки плашмя на коленях.

— Мне не нужны ваши деньги, мне ничего от вас не нужно. Я справедливый человек, мистер Стивенсон.

У Люка Краудера тоже были свои весы. На одной их чаше было безжизненное тело юного Тима. Тима Краудера, 12 лет, 7 месяцев и 11 дней. Эти годы, эти месяцы, эти дни весили тонны. Джек боялся даже подумать, что безутешный отец хотел бы видеть на другой чаше.

— Мы с вами цивилизованные люди, — сказал Джек. — В этой стране есть правосудие, и я его всецело уважаю. Я понимаю ваш гнев. Наверно, на вашем месте и мне было бы нелегко принять вердикт. Однако долг американского гражданина — согласиться с решением суда. Признай он меня виновным, я бы счел это несправедливым, но не пытался бы обойти приговор.

— Мне плевать на людское правосудие. Оно никогда не внушало мне доверия, и этот процесс подтвердил мое мнение. Присяжные не вершили суд, они присудили победу краснобайству и лжи бессовестного адвоката. Я, видите ли, верю в божественное правосудие.

— Око за око, согласен. Око за око, зуб за зуб, и так далее.

Краудер долго сидел молча, открыв рот, так что был виден бледный и тонкий язык.

— Око за око, — нараспев произнес он наконец, — зуб за зуб, рука за руку, нога за ногу, ожог за ожог, рана за рану, удар за удар.

— Полноте, мистер Краудер!

— Но мы забыли начало. Исход, глава двадцать первая. Первые слова: «Жизнь за жизнь».

Джек не был застигнут врасплох. Он давно понял, что этот тип — псих, безумец особого рода. Визионер. Малый, читающий Библию за завтраком, потом еще три раза в день и напоследок перед сном. Поэтому он тщательно продумал свой ответ.

— Я разделяю ваши убеждения, — сказал он, — и не сомневаюсь, что вера поддерживала вас в этом ужасном испытании, но…

Джек удержал слова, вертевшиеся на языке. Ему хотелось сказать: «Я верую, но не так, как вы. В моей религии Бог не жжет кусты и не разводит движением руки воды моря. Моя религия не Диснейленд». Он наклонился, чтобы взять лежащий на столике сверток. Боясь забыть, он записал на нем три строчки, которые хотел процитировать. С самым невинным видом или, вернее, словно всматриваясь вглубь себя, он прочел их проникновенным тоном:

— Вы заучили урок: «Око за око, зуб за зуб». А я скажу вам: не противьтесь злу. Наоборот, если вас ударят по правой щеке, подставьте левую.

Оттолкнув сверток, Джек выразительно посмотрел на Краудера: мол, поди-ка оспорь слова Всевышнего.

— Признаться, — сказал Джек, — я предпочитаю философию религии. Иногда они смыкаются. Я, знаете, люблю Торо. И вот собираюсь последовать его примеру. Я отряхиваю прах с моих ног, освобождаюсь от всего моего добра. Посмотрим, смогу ли я, как он, найти счастье в лишениях. Если честно, я к этому не готовился.

Глаза Краудера сузились.

— Уолден, — тихо сказал он. — Он там, не так ли?

— Как?

— Ваш сын. Коль скоро вы приехали сюда, в Мэн, чтобы встретиться со мной здесь, где я сейчас, потому что не смог больше жить в Балтиморе. Думаю, вы оставили своего сына на Уолдене.

— Да нет же, — запротестовал Джек.

— Вам бы надо было остаться с ним, — посоветовал Краудер. — Провести с ним эти последние дни. Я дорого бы дал, чтобы побыть с моим лишнюю неделю. На Уолдене, да, наверняка.

— Да нет же, — повторил Джек.

— Тогда скажите мне, где он.

— Зачем? Зачем вы меня об этом спрашиваете?

— Я справедливый человек. Останься вы с вашим сыном, он был бы при вас ровно двенадцать лет, семь месяцев и одиннадцать дней. Столько, сколько мой был со мной. Вот что, по-моему, справедливо.

— Вы сумасшедший!

Джек встал, взял сверток двумя руками и протянул съежившемуся в кресле тщедушному человечку. И чего только в этот миг не проносилось у него в голове. Он говорил себе, что этот Люк Краудер слабак, трус, что ждать так долго часа мести — признак нерешительности. Он думал, что мог бы схватить его за шею и сжать. Переломить как спичку. Думал, что Уолден в безопасности, в лучшем на свете убежище, в бревенчатой хижине в сердце бескрайнего леса Мэна, — но с чего ему пришло в голову упомянуть Торо, неужели он сам хотел навести Краудера на след?

Враг, конечно, не взял сверток,