— Тьфу на тебя! — возмутился Мишка. Он привязал рыжую у коновязи и теперь собирался её чистить. — Накаркаешь ещё, и придётся ходить прутиком! Ещё, пожалуй, за блаженных примут.

— Тогда уж сразу за колдунов! — хохотнул Витька. — Увидят и сразу этим… пырялом с зубом. Не посмотрят, что мы союзники.

— Эй, секретный! Ходи сюды, подмогнёте!

— Это Анисимыч. — сказал Мишка. Он в амбаре картузы снаряжает и картечи. Гусар да казачков прочь разогнал — они ж все с трубками в зубах, а там порох! Лаврушка азаровский заспорил, так он его сразу в зубы!

— И правильно! — кивнул Лёха. — Мы с Алексей Борисычем, как перед баталией садимся картузы набивать — специально ставим человека, чтобы не подпускал никого с сигаретой. Был уже случай: полыхнуло и троих сильно покалечило.

— А вы-то чем набиваете? — удивился Витька. Он был уверен, что артиллеристы-реконструкторы привозят готовые заряды с собой.

— Порохом, только не дымным, чёрным, а пироксилином. Пиротехники выдают артиллеристам дополнительные заряды для миномётов. Это такие колбаски из шёлковой ткани, их на хвостовик мины накручивают, для увеличения дальности. Вот мы их и потрошим.

— Ну, долго вас ждать, али мне тута так и околевать? — снова раздалось из амбара. — Ходи веселей, наболтаешься ишшо!

— Сейчас, Анисимыч, идём! — весело крикнул Витька, и они побежали к казаку.

Все сражения начинаются утром, подумал Витька. При Бородино первая пушка выстрелила в 5.50 утра, и через четверть часа канонада гремела по всему фронту. А здесь не торопятся: уже семь ура, а вооружённые крестьяне только собираются на большом выгоне за околицей села Вохна.

Мужики расступались, давая дорогу лошадям, шарахались от мотоцикла, с почтением взирали на прицепленную к «Днепру» гаубицу. Витька встал, держась за плечо Анисимыча. За колышущейся щетиной пик, кос, дубин на телеге стоял высокий, с окладистой бородой, человек. Вокруг плотной толпой сбились мужики — суровые, с ружьями, и саблями, пистолетами.

— Сам Курин, — объяснил казак. — А енти, рядом с ним — дружки явонныя. Отчаянный народишко, разбойники!

Куин поднял руку, гомон толпы стал стихать. Витька ожидал, что голос у него будет зычный, низкий, как и полагается народному герою. Но Курин заговорил высоким, срывающимся тенором:

«Любезные друзья, постараемся за отечество свое и за дом пресвятые богородицы. Неприятель грозит наше селение предать огню, а нас в плен побрать и с живых кожи поснимать за то, что мы ему неоднократно упорствовали сражением!»

В ответ с церквушки задребезжал колокол. Мужики вокруг крестились, опускались на колени.

— Сегодня ж покров прествятый богородины! — Анисим привстал на сиденье и трижды обмахнулся крестным знамением. — Оно и хорошо: в такой день и драться веселей, и помирать лехше!

Курина на телеге сменил тощий попик в обтрёпанном подряснике; на плешивой голове — колпак-скуфейка. Борода — редкая, седая, — смешно торчала вперёд.

Когда он заговорил, на колени опустились все до единого мужики. Витька неуверенно огляделся: казаки с павлоградцами истуканами сидели в сёдлах, обнажив головы. Мальчик сдёрнул бескозырку, и тут только заметил Мишку: с непокрытой головой, в ментике, с саблей в блестящих ножнах, свисающей с пояса. Его рыжая кобыла щеголяла новым вальтрапом — зелёным, с красной каймой и вензелем: буква «А» и римская единица. Витька усмехнулся — где это приятель успел раздобыть павлоградскую амуницию?

Мишка покосился на соседа в строю, гусарского вахмистра, сделал, подражая тому, торжественную физиономию, перекрестился и весло подмигнул, поймав на себе Витькин взгляд.

А попик выводил:

«Скорый помощниче всех усердно к тебе прибегающих, святый благоверный великий княже Александре! Ты в житии твоем ревнитель и защитник православныя веры был еси: и нас в ней твоими к Богу молитвами непоколебимы утверди. Ты, победив полки супостата, от пределов Российских отгнал…»

«Ради наживы сражаются, говорите?» Витьке горло перехватило от гнева. Урядника понять можно, у казаков с крестьянами всегда нелады — но зачем историку, учёному, повторять весь этот вздор? Конечно, на войне всякое бывает: и грабежи, и мародёрство, и всякие зверства. И предатели находились, вроде купца Лариона Смирнова. Но чтобы всему народу приписывать одни только низкие, корыстные побуждения?

— Сие молитва святому благоверному князю Александру Невскому! — растолковал Анисимыч. — Крестьянам без молебна неможно. Люди они не воинския, как живот свой положить? А так — пропели молебен со акафистом, простились друг с другом, и с помощию божиею приуготовились!

Витька слушал и удивлялся: Анисимыч, разъяснявший артиллерийскую науку исключительно по-матерному, заговорил как тот попик, что читал с телеги молитву. И не он один: за всё утро мальчик не слышал от казаков ни единого бранного слова. Гусарского вахмистра, прищемившего ладонь пряжкой и в сердцах пустившего треклятую железяку по матери, пристыдили: «Негоже, Семён Васильич, в такой-то день сквернословить! Не токмо тело в чистое перед смертным боем обряжают, душу тож надобно в чистоте блюсти!»

Кавалерийский отряд (сорок сабель под командой штаб-ротмистра Богданского) затаился в рощице. За речкой, за торчащими то там, то сям стожками, высилась колокольня села Вохна. В селе осталось с полсотни мужиков, все безоружные — «воинские орудия» попрятаны по амбарам и сеновалам.

Задумка Курина не отличалась сложностью: неприятеля следовало пропустить в село и обрушиться на него с двух сторон. Для этого конные под началом Егора Стулова отошли за за речку Вохна, в деревню Меленки, а пешие Ивана Чушкина укрылись в лесистом Юдинском овражке. Им передали приказание: без команды сражение не начинать, сидеть тихо, ждать.

Однако, начальник французского авангарда оказался не так прост. Заняв в два часа пополудни деревеньку Грибово, он выслал к селу Вохна два эскадрона. Первый встал на околице, второй вместе с обозными телегами зашёл в село, и командир через переводчика потребовал старосту. На его зов вышел сам Курин.

Разговор не затянулся. Французский офицер стал требовать муки, круп, овса, обещал щедро заплатить. Курин же, прикинув численность «гостей», приободрился: полсотни кавалеристов в селе, да ещё столько на околице — о чём говорить, когда в засаде, помимо сорока сабель ротмистра Богданского, ещё пять с лишком тысяч! Французов повязали, лишь десятка два отмахались саблями от кос и прорвались к своим. Куринцы кинулись потрошить телеги, а со стороны реки, наперерез отступающим уже неслись с визгом и улюлюканьем стуловцы.

От неминуемого плена французов спасла пехота, выдвинувшаяся из Грибова. Крестьянская конница откатилась назад; Курин же, увидав свою ошибку, стал лихорадочно выстраивать рати. Численный перевес был на стороне крестьян, но с левого фланга уже выкатывались орудийные запряжки, а дальше разворачивалась шеренга конных егерей. Разозлённые потерями (из попавшего в засаду эскадрона ушли едва две дюжины) французы собирались атаковать вдоль дороги, опрокинуть мужицкую пехоту и войти в село. Но сначала, следовало поприветствовать лапотные дружины картечью.