Командир батареи не сомневался, что после первого же залпа противник кинется врассыпную. И тогда начнётся самое страшное для пеших в чистом поле — рубка бегущих. Вюртембержцы отменные рубаки, а кавалерийская сабля образца 1803-го года рассекает тело от ключицы до пояса…

Остаётся лишь гадать, почему французский полковник не позаботился о фланговом охранении. Может, дело в том, что раньше стычки с куринцами происходили в деревнях, в засадах, и ни разу — в чистом поле? А вернее всего, он попросту презирал противника, этих пейзан с вилами и дубинами, и не счёл нужным принимать обычные меры предосторожности.

За что и поплатился.

Штаб-ротмистр приподнялся на стременах:

— Пора! Трубач, «марш-марш»! Орудие — вперёд!

«Днепр» рванул с места. За ним тяжело катилась гаубица, за ней, позади, шагах в пятидесяти галопом шли кавалеристы Богданского.

Витька видел только прыгающую вверх-вниз стерню, клубы дыма, застилающие неприятельскую батарею, огневые столбы, то и дело выкидывающиеся из жёрл, деловито суетящиеся синие фигурки. Триста метров… двести… кавалерия отстала, скрылась в рощице, и Мишка скрылся вместе с ними. Сто пятьдесят метров… сто… Неужели не заметят?

Анисимыч хлопнул Лёху по плечу — пора! Тот резко вывернул руль, Витька кубарем слетел с коляски, а казак уже стаскивал на землю плетёный короб с самодельными картечами.

— Што стоишь? — прохрипел он. — Давай, берись, твою не туды!

И выдал такой загиб, что Витька только рот разинул. Куда подевалась недавняя благость?

Впрочем, сейчас точно не до неё. Номера ухнув, приподняли хобот. Лёха подал «Днепр» назад, соскочил и оскальзываясь на траве, кинулся к орудию, на ходу щелкая зажигалкой. Фитиль никак не хотел разгораться и Лёха то дул изо всех сил, то принимался размахивать пальником, раздувая едва тлеющую искру.

Анисимыч присел у орудия, провернул горизонтальный винт, прищурился.

— Пали!

Номера отскочили; Лёшка, сделав отчаянное лицо, вжал огонь в затравку. Ударило так, что уши у Витьки заложило, в глазах поплыли разноцветные круги. Орудие отскочило назад, выбросив столб вонючего дыма.

— Накати!

Номерки навалились на колёса, возвращая гаубицу на место.

— Банить!

Дымная пелена поредела, открыв цель — французскую батарею. Граната лопнула с большим недолётом. У крайней пушки засуетилась прислуга, разворачивая орудие навстречу опасности.

— Да банить жа, тудыть тебя…! Шо раззявился, стервь?

Витька неумело сунул щётку банника в ведро. Ствольный канал у гаубицы ступенчатый — сначала надо пробанить мокрой щёткой узкую камору, предназначенную для порохового заряда, и только потом сам ствол. Схалтурить тут нельзя — оставишь в стволе тлеющие обрывки картуза, не потушишь недогоревшие порошинки, и заряд вспыхнет, едва оказавшись в жерле.

— Заряд!

Второй номер особым совком на длинной ручке запихал в камору картуз.

— Прибей пыжа!

Третий номер, неловко орудуя прибойником, заколотил туго скрученный комок пакли.

— Бонбу!

Первый номер, пыхтя от натуги, поднёс снаряд — круглую гранату, притянутую крест-накрест жестяными полосками к деревянному поддону-шпигелю. Анисимов сорвал с запальной трубки холщовый мешочек, присыпал пороховой мякотью, не дожидаясь, когда снаряд вложат в ствол, припал к орудию. Винт заскрипел, сдвигая клин под казённой частью, ствол чуть дрогнул.

На батарее бухнуло, над головами провизжало ядро.

«…пронесло!..»

— Пали!

На этот раз Витька догадался зажать уши ладонями и мог наблюдать, как чёрный мячик вылетел из ствола гаубицы, пролетел, волоча за собой струйку дыма, шлёпнулся в шагах в трёх от зарядного ящика и лопнул. Пару секунд ничего не происходило, потом громыхнуло, на батарее вспух огненный пузырь. Прислугу крайней пушки смахнуло, будто кегли; над дымной тучей разлетались, медленно вращаясь, какие-то клочья, доски, тележные колёса. Из пыли выскочили две лошади и понеслись прочь, волоча на обрывках постромок разбитый передок.

— В самый раз, растудыть их! — в восторге заорал Анисимыч. — Напрямки в евонный зарядный ящик! А ну, робяты, подкинем угольков Бонапартию!

Витька не помнил, как расстреляли оставшиеся бомбы; как били картечами по разбегающимся французским артиллеристам. В памяти отпечаталась пугающе ровная шеренга всадников в гребнястых касках, строящихся для атаки. Крик заряжающего: «энта последняя, боле нетути!» и напряжённое, побелевшее лицо Анисимыча, припавшего к прицелу. Громыхнуло, казак замахал руками, и мальчик едва успел увернуться от колеса: гаубица запрыгала на отвозе за «Днепром». Витька кинулся вслед, спиной ощущая накатывающихся конных егерей, а из леса, навстречу им, уже вылетали казаки с павлоградцами. Урядник Хряпин визжал татарином, шашка над его головой размылась в туманный диск. Лица гусар горели азартом, сабли вытянуты по уставу — вперёд, на уровне плеча. И Мишка верхом на летящей бешеным карьером рыжей…

«…куда, придурок? Спятил?..»

Вюртембержцы не принимали встречного боя, заворачивали, уходили прочь, настёгивая взмыленных лошадей.

Витька опустился в траву — ноги не держали. Сбоку набежал Лёха, тряс за плечи, кричал что-то восторженное. Анисимыч начальственно гудел будто сквозь слой ваты. Кто-то посадил Витьку на коляску, и «Днепр» привычно запрыгал по кочкам. В голове мохнатой ночной бабочкой билась одна-единственная мысль: «жив… жив… жив…»

— Ты каким местом думал? — кипятился Витька. — Будённый, блин, красный кавалерист! Я, как увидел, что ты с гусарами в атаку пошёл — всё, думаю, капец, сейчас зарубят. Дурак ты, Мишка, вот что. Заигрался. Это ведь не реконструкция, это на самом деле!

Мишка виновато шмыгнул.

— Я что, не понимаю? С конём не справился! Гусары взяли в галоп, а эта скотина за ними! Я повод рву, а ей хоть бы хны! Зенки выпучила, ржёт, как ненормальная, и несётся!

Рыжая кобыла повела блестящим, чёрным, как слива, глазом — «наговариваешь, хозяин, не было такого!», — повела ушами и потянулась к пучку травы. Мишка дёрнул повод, рыжая обиженно фыркнула.

— … А что мне оставалось? Стиснули с двух сторон, кони озверели, ор, улюлюканье… А я саблю в первый раз в руках держу! Вахмистр вчера твердил: «главное оружие кавалериста — хлыст.

Учись в строю держаться и на коне сидеть, а сабля — это успеется!» Ну, вытащил пистолет…

Витька вспомнил, как Мишка летел с павлоградцами в атаку: в левой руке повод, на запястье правой, сжимающей пистолет, болтается на темляке сабля. Рыжая стелется над землёй, морда в пене, гриву рвёт ветер…

— Я всего разок и выстрелил! — продолжал оправдываться Мишка. — Когда вюртембержцы стали поворачивать, ротмистр скомандовал «Стой!», и наши все начали стрелять. Ну и я пальнул…