* * *

Он устал, нога начала распухать. Хорошо хоть, что под действием эфирного пуха кровь сворачивается быстро, а иначе, перемещаясь по мелкооблачью, Тулага оставлял бы за собой извивающиеся струи красного: кровь текла из нескольких ран, которые он получил, отправляя на тот свет ныряльщиков за жемчугом.

В очередной раз подняв голову над облаками, Гана увидел, что прямо к нему гребет ловец серапионов, вооруженный двузубцем, особым оружием, предназначенным для убийства обитателей облаков. Оно напоминало меч с извилистым клинком, который заканчивался двумя короткими прямыми жалами. Примерно в трети расстояния от рукояти – длинной и немного изогнутой, защищенной гардой в форме полумесяца, – от острого, словно бритва, лезвия отходил закругленный книзу крюк, при помощи которого обычно и вскрывали вытянутые черепа серапионов. Оружие это можно использовать как меч, копье или багор. Все ловцы были облачены лишь в треугольные гульфики из мешковины, предплечья их стягивали кожаные браслеты с чехлами для коротких ножей.

Как только голова Тулаги мелькнула в эфирных волнах, охотник заметил его. И все же это был не бывалый ловец, мастерство которого оттачивалось на протяжении десятков лет, а юный островитянин, лишь недавно занявшийся опасной профессией. Он вскинул двузубец, собираясь метнуть оружие в появившуюся между перекатами темную голову. Гана, припомнивший, как использовал свой топор онолонки, когда Красный Платок стоял на перилах сгоревшего дома, поднялся на колени и швырнул оружие убитого им туземца. Пуу пронесся, вращаясь горизонтально, пробивая вершины облачных перекатов, то выныривая из пуха, то исчезая в нем, оставляя клокочущий след. Тулага не умел метать топоры, но он бросил оружие с такой силой, что когда обух врезался в подъем стопы туземца, тот закричал от боли. Какая-то косточка в ноге хрустнула; потеряв равновесие, он вверх тормашками рухнул с лозоплавки. Двузубец, кувыркаясь, пролетел по дуге и канул в облаках.

С разных сторон к ним уже спешили несколько ловцов. На правой ноге у всех были надеты так называемые жабьи перчатки – большие черные лапы из каучука с широкими перепонками между «пальцами». Упираясь в лозоплавки полусогнутыми левыми ногами, охотники усиленно гребли, застыв в шаткой позе, занеся двузубец над плечом жалом вперед. Казалось, что каждый в любое мгновение может упасть – и все же ни один из них не падал. Правые ноги всех ловцов серапионов были заметно мускулистее, толще левых.

Узкие носы лозоплавок рассекали пух, сзади вздымались пологие дуги эфирных хлопьев. Незадачливый ловец, кривясь от боли в стопе, приподнялся и увидел спешащих на помощь островитян… но не того, ради кого здесь собралось три четверти Туземного города. Охотник в ярости ударил кулаком по пуху и присел на целой ноге, шаря вокруг, выискивая на дне свой двузубец.

* * *

Его мутило. От попавшего в рот пуха горло и небо пересохли, приходилось то и дело сглатывать. До сих пор Тулага оставался жив лишь благодаря умению плавать и драться – но куда в большей степени благодаря своей удаче. Лучи светила заливали бухту, посверкивая на облачных перекатах, и в голове звенело, а глаза уже почти ослепли в неистовом блеске эфирного потока.

Оставался единственный выход: продержаться до ночи и тогда попробовать пронырнуть под эфиропланами, чьи команды при свете факелов и ламп могли не разглядеть пловца. Хотя ускользать от охотников на обширном, но не безграничном пространстве мелкооблачья целый день было практически невозможно – даже для очень опытного ныряльщика.

Когда толчки крови в ушах стали невыносимы и Гана ощутил, что переполненные сосуды вот-вот лопнут, разорвав череп, он вынырнул из молочно-белого тихого пространства в гудящее золото летнего дня. И очутился среди деревьев. Обхватив один из стволов, пловец застыл, вдыхая и выдыхая воздух вместе с эфирной пылью, дожидаясь, когда исчезнут извивающиеся перед глазами круги. В груди похрипывало и поскрипывало, нос, забитый мельчайшими частицами пуха, почти не дышал, гортань саднило. Вытерев слезящиеся глаза тыльной стороной ладони, Тулага повернулся, продолжая удерживаться одной рукой за ствол. Расслабленное тело вытянулось в облачном потоке, он застыл, до середины погрузившись в облака – над поверхностью остались половина головы, левое плечо, рука с ножом, стянутый плавательным поясом бок и немного согнутая в колене нога.

Гана замер не зря: рядом с ним в эфирном потоке висела акула-серлепка.

* * *

Те домочадцы, которых хозяин не отпустил к бухте, старались не встречаться с Арлеей взглядом: должно быть, уже знали, что Диш отдал руку приемной дочери монарху. Подходя к дому, она увидела двух богато одетых толстых туземцев, их телеса были замотаны в плотную красную ткань, на головах покачивались туахи, украшенные страусиными перьями. Скорей всего, Уги-Уги прислал этих двоих договориться о деталях предстоящего: перед островитянами стоял Диш и о чем-то с ними негромко разговаривал. На ремне торговца висел большой пистолет, который он стал носить с собой постоянно, с тех пор как купцы впервые попытались вернуть свое имущество.

Арлея обошла их, не глядя на троицу перед дверями торгового дома, не обернулась, когда Длог сначала поманил ее к себе, а после окликнул, нырнула в калитку и заспешила по дорожке между оградой и боковой стеной. Она выскочила во двор, огляделась: онолонки ушли, чтобы понаблюдать за охотой на убийцу или поучаствовать в ней, лишь пожилой кучер маячил в дверях конюшни. Когда появилась хозяйская дочь, он кивнул и сразу же отвернулся. Скользнув по нему взглядом, Арлея распахнула задние двери и шагнула в дом. Миновав короткий коридор, она прошла мимо своей комнаты, слыша голоса впереди, повернула, толкнула следующую дверь и очутилась в кабинете.

Диш о чем-то спорил с туземцами, но теперь его голос, то гневный, то насмешливый, звучал приглушенно. В коридоре раздались тяжелые шаги – Арлея узнала походку Лили. Сердце заколотилось так, что стук его заглушил все остальное. Шагнув в кабинет, девушка тихо прикрыла дверь за собой. Несколько мгновений стояла, замерев, потом приблизилась к заваленному бумагами столу. В центре его находились закупоренная деревянной пробкой бутыль и грязный стакан.

Она прекрасно знала: Диш Длог пьяница, который мог справиться со своим влечением в течение дня, когда занимался многочисленными делами, но каждый вечер, перед сном, напивался. Днем он позволял себе прикладываться к бутылке лишь слегка, однако не проходило и часа, чтобы он не сделал хотя бы глоток.

Подняв левую руку, Арлея шагнула к столу. Впервые с тех пор, как покинула хижину Илии, она раздвинула сжатые в кулак пальцы. На ладони лежал темный орех. Сердцевина его была давно размягчена и высосана через узкое отверстие, пробитое иглой. Теперь это отверстие закрывала короткая щепка, скорлупу наполняла густая темно-коричневая жидкость – серапионова слюна. Девушка сделала еще один шаг, завороженно глядя на бутылку. Та расплывалась и подрагивала: в глазах стояли слезы. Положив орех на стол, Арлея вытащила пробку, бросила рядом. Запах дорогой крепкой тростниковки разошелся по кабинету. Едва видя, что делает, она ногтями вырвала щепку из скорлупы. Поднесла орех к горлышку, повернула – отверстие было очень узким, так что показалась лишь одна капля размером с булавочную головку: повисла, медленно увеличиваясь… Рука Арлеи задрожала, она закусила губу. С самого раннего утра, когда отчим сообщил о свадьбе, и до этого мгновения она была словно в тумане, плохо осознавала происходящее. А теперь вдруг в голове будто подул сильный холодный ветер, пелена тумана разошлась, как два занавеса, обнажив картину, видную ярко, в подробностях: молодая темноволосая женщина стоит, протянув руку над пузатой бутылкой, намереваясь вылить в нее яд, сильнее которого в этом мире только сок облачной лозы… «Я же собираюсь убить его! Вот он дышит, ходит, говорит – а вот уже лежит, замерев навсегда, в его голове не осталось ни одной мысли, грудь не движется и сердце не бьется, то есть Диша Длога больше нет, совсем нет…»