– И? – не унимается Акропольский.

– Ну и выебли ее в два смычка.

– Да ты что? – восхищается Оля.

– Конечно, – Станислав утвердительно кивает головой. – Сначала мой друг ей сунул, а я, ну-ну, на клыка дал. Потом поменялись. Я еще никак кончить не мог, выпил слишком много, пришлось ей в жопу засадить, чтобы дело пошло.

– А она? – Оля незаметно подмигивает мне и улыбается.

– Ну, когда в задницу начал трахать, попыталась, ну-ну, чего-то там верещать. Но уже поздно, хули верещать? Заткнулась, и я ее быстренько дотрахал.

– Знаете, – говорю я, – иногда по пьяни так долго не кончается, что приходится у себя в мозгу картинки всякие рисовать и истории придумывать.

– Это какие истории? – удивляется Миша.

– Ну, например, что это не я девку, а меня самого во все щели дрючат пять здоровущих мужиков. Или какие-нибудь еще извращения.

– Ты латентный гомик, – смеется Оля.

– Почему это гомик? – возражаю я. – Никакой не гомик, а самый обычный простецкий бисексуал.

3 марта, среда

11:40. За маленьким грязным окошком бесстрашного «Ту-154» ревет и дрожит, бледнеет неожиданными туманами и кустистыми облаками, вспыхивает золотом солнечных лучей воздушная стихия. В салоне тихо. Большинство пассажиров – бизнесмены и домохозяйки. Первые летят, чтобы в будущем жить лучше, чем сейчас, вторые валят в отпуск от опостылевшего быта, двухкомнатных брежневских квартир, регулярно выпивающих мужей и бестолковых отпрысков. Еще час лёта, и мы приземлимся в самом сердце средневековья, сказочной европейской столице, острове пивной свободы – золотой Праге.

– Пражская весна, – говорю я своей спутнице. – Хоть и не апрель! Это очень символично.

Бурзум спит и не откликается, она устала от зимнего авитаминоза.

15:00. Селимся в гостиницу. И не в простую, а в гранд-отель «Европа», расположенный на Вацлавской площади. Здание отеля, образец чешского модерна, строительство которого датируется XVII веком, с полностью сохраненным интерьером того времени, действует на нас по-разному: Бурзум тонет в упоительном восхищении, меня начинает подташнивать.

– Все ясно, – бурчу я. – Придется жить в музее.

Чтобы отметить наше появление на чешской земле заказываю бутылку Moët-Chandon в номер. Похоже, братья славяне имеют слабое представление о других напитках, кроме любезного их сердцу пльзеньского. Стучусь в душевую. Бурзум, абсолютно голая, вся в капельках влаги с лихо заверченным на голове полотенечным тюрбаном, пускает меня в теплый сырой воздух.

– Ты что-то хочешь? – спрашивает она.

– Тебя, моя девочка.

22:15. Мы сидим в знаменитой пивной «У Флеку», едим кнедлики и жареную зайчатину с грибами, пьем черное, чуть сладковатое и очень крепкое пиво из тяжелейших полуторалитровых кружек и ощущаем себя абсолютно счастливыми.

– Ночью пойдем по клубам, – предлагаю я. – Хочется посетить все самые злачные места: садомазо-, свингер- и гей-заведения.

– Что ты еще мог предложить, Мардук! – умиляется Бурзум. – Люди едут в Злату Прагу прикоснуться к истории, ощутить запах средневековья, а ты повсюду ищешь Ибицу.

– Просто каждый отдыхает по-своему, – вздыхаю отчего-то.

– И тебе никогда не надоедает? Ведь, похоже, на это уходит большая часть всей твоей жизни. Неужели не бывает желания остановиться, плюнуть на весь этот сраный clubserfing и окунуться во что-то новое, ранее тобой не испытанное? Уехать в деревню, хотя бы?

– Что же нового в деревне, Бурзум? В детстве я все каникулы проводил на даче. Приятные воспоминания, конечно, есть, но они тонут в море негатива.

– Детство. Лето. Дача. Какой может быть негатив?

– Плохо подстриженная вечно сырая трава на участке. Заросли крапивы. Жужжание, шипение, стрекот отвратительных насекомых. Мухи, бьющиеся о верандное стекло! Тупые старые пердуны с соседних дач, вечно шаставшие к нам в гости и доебывавшие пустотой разговоров. Невыносимо ранние подъемы, чтобы идти в лес по грибы. У меня плохое зрение, я никогда не умел и не любил искать их! Разве можно это было донести взрослым? А соседские дети, играющие в партизан! Понимали ли они, что я всегда за немцев потому, что у гестаповцев столь эротичная черная форма, да еще потому, что с детства противопоставлял себя стаду обывателей? Как приятно было видеть реакцию взрослых! Они шокированы, удивлены, рассержены. «Не дружите с ним, детки, он плохой мальчик». Что ты, девочка моя! Отрицательных эмоций было более чем достаточно.

– Как забавно слышать от тебя такие речи! Ведь ты родился в мажорской семье. Твои предки вечно шлялись по заграницам, привозя всяческие жвачки, джинсы и видеомагнитофоны. Предметы зависти и вожделения многих, если не всех. Ты воротил нос от сухой колбасы и балыка из спецзаказов, когда моя мама по полдня стояла в очередях за туалетной бумагой. Твое будущее было определено с раннего детства – государственные дачи, спецшкола, престижный вуз, карьера. Все было бы по плану, если бы не Горбачев с перестройкой. Отрицательные эмоции? Не смеши меня, Мардук! Я росла без отца, а мать работала в сраном конструкторском бюро! Почти все каникулы я торчала в нищем пионерском лагере с ежеутренней манкой и хождением строем под бравурные марши. Вот где отрицательные эмоции!

– Слушай, Бурзум, у поволжских крестьян во время голода этих самых эмоций должно было быть еще больше, не так ли? Ведь дело, по сути, не в самом негативе, а в степени организации нервной системы, тонкости натуры. Чувственности человека. Признаюсь тебе, все говорят – детство, детство, счастливая пора. Да я в детстве чаще думал о суициде, чем когда бы то ни было еще! И этому была масса причин. Непонимание со стороны родителей, например. Они выражали любовь так, как им казалось правильным, как было принято, но не могли понять, что же, в конце концов, надо от них капризному избалованному чаду! Меня все считали жестоким ребенком. Знаешь почему?

– Почему?

– Когда я ссорился со старшими, я доводил их до белого каления, принимая любое наказание, любую ругань не плачем, не руганью и не тихой покорностью, а смехом. Злым, порой истерическим смехом! И чем больше меня наказывали, тем сильнее я смеялся. Думаешь, мне было весело? Ни капли!

– Наверное, уже тогда у тебя были проблемы с психикой, Мардучок!

– Только никто, даже моя любящая мамочка, не мог этого увидеть. Она только сильнее раздражалась, кричала на меня. Вот что было настоящей трагедией для маленького человечка!

– Знаешь, – невпопад говорит Бурзум, – давай больше не будем расставаться. Ты уйдешь от жены, я от мужа, и мы будем всегда рядом.

Я молча пью пиво и глажу пакетик с кокаином, успешно приобретенный в темной подворотне неподалеку от Народной улицы.

7 марта, воскресенье