– Черт, я забыла в гостинице очки. Те, что ты купил мне, от Fendi.

Целую ее на прощанье. Губы холодны и безразличны.

17:30. Мосфильмовская улица. Кожно-венерологический диспансер № 12. Прямо с сумками вваливаюсь в кабинет врача.

– У меня сыпь какая-то, не посмотрите?

Врач, потертая жизнью женщина средних лет с остатками былой красоты на увядающем лице, улыбается:

– Значит, неплохо отдохнули, да?

19:10. Дома. Нельзя сказать, чтобы родственники были рады моему приезду. Во всяком случае, не жена. Старается выглядеть приветливо, но по настороженно-подозрительным взглядам, бросаемым украдкой, определяю, что Света не в духе.

– Что-нибудь не так? – спрашиваю.

Надо же, а я-то, оказывается, соскучился!

– Все в порядке. Нормально, – она отвечает тихо, мне практически приходится читать по губам, – все равно, даже когда ты в Москве…

– Что, когда я в Москве?

– Не важно.

– Ну как это не важно! Мы давно не виделись, я только приехал, и вот, какие-то непонятки! – растерянно пожимаю плечами. Мне всегда хорошо давалась этакая беспомощная растерянность. По-моему, она должна вызывать сострадание.

– Просто я не вижу разницы, здесь ты или где-нибудь вдали от дома. Ты все равно давно живешь вне нас. Сначала ты противопоставил себя социуму, обществу, которое ты презрительно называешь нормальным, теперь семье.

– Подожди, Света, во-первых, я и не думал никому себя противопоставлять. В противном случае я бы давно отдыхал в Кащенко.

– Так тебе там и место. Ты ведь давно уже сдвинулся. И сам знаешь из-за чего. Я думаю, у тебя необратимые процессы в психике.

– Почему?

– Из-за наркотиков. Ты очень изменился за последние два года. Конечно, наркотики присутствовали в твоей жизни и раньше, но сейчас, мне кажется, ты уже не можешь и нескольких дней прожить без изменения сознания.

– Ты привез мне подарок? – прерывает ее сын.

22:15. Набираю номер Бурзум.

– Это аллергия. Я был у доктора.

– Уже?!

– Ты же знаешь, меня парит неопределенность.

– Ну ты и трус, Мардук! – просто чувствую, как она улыбается. – А я уже думала – наградил меня, скотина.

– Интересно, почему это я? Ты что, святая?

Бурзум выдерживает благородную паузу.

– Знаешь, гадкий Мардук, мне хватает, что я, замужняя вообще-то женщина, тусуюсь с таким подозрительным типчиком, как ты.

– Ну и где же «замужняя вообще-то женщина» провела последнюю ночь?

– Это ты меня спрашиваешь, блядский Мардук?

– Я имею на это право.

– Вот и нет. Если кто и имеет, так эта мой муж. И, заметь, я его на хуй посылаю с такими вопросами. А тебя… – Бурзум осекается, понимая, что наговорила лишнего.

– А меня и подавно пошлешь, – продолжаю ее мысль.

– Ну… – Бурзум не находится, что сказать.

Я молча вешаю трубку. Бурзум перезванивает сразу:

– Черт, Мардук, не хочу с тобой сраться. Я всю ночь проторчала в этом идиотском баре напротив, все пила сливовицу и надеялась, что ты придешь…

– Сливовицу, – проникаюсь какой-то неслыханной нежностью («девочка, малышка моя!»).

– Ну да, – Бурзум примирительно вздыхает. – Не ругайся, пожалуйста. Я уже успела соскучиться.

19 марта, пятница

Всю неделю безуспешно пытался отвыкнуть от безделья. Вставал ни свет ни заря, бегал вокруг дома, забил неподъемное количество разной важности стрелок, не употребил ни грамма алкоголя, не говоря уж о других средствах. Почти каждый день встречался с Бурзум. Никого, кроме нее, видеть рядом не хотелось. Периодически названивали снятые ранее девки, но все возможные интрижки откладывались на потом…

Приближать это «потом» не было нужды. Мне было хорошо и покойно, словно все уже определилось, мы оба разобрались в чувствах и отношениях и давно уже живем вместе.

К сожалению, это была лишь видимость. Спокойствие кончалось всякий раз с наступлением тьмы. Каждый вечер отвозил я Бурзум домой, фактически передавая на руки мужу. Мое сердце переставало биться, лишь только я представлял, как моя колдунья возвращается в свое ебаное семейное лоно и играет отвратительную роль Спутника Жизни. Наверное, Бурзум чувствовала то же самое в отношении меня. Как-то, разглядывая мои старые фото, она проронила:

– Ужасно, ноты никогда не будешь моим, Мардук, все напрасно.

Я знал, что девочка права, но признаться в этом не посмел, не столько перед ней, сколько перед самим собой. Да и что для нас чужие переживания? В конце концов, это совсем не значило, что я принадлежу другому человеку. Просто в этом мире иногда встречаются одиночки, отвергающие рабскую зависимость от кого бы то ни было: спутника жизни, родителей или детей. Конечно, есть видимость: штампы в паспортах, общая жилплощадь и дети, но что, если в жилах одного течет лишь розовая вода, а в венах другого кипит благородная черная кровь?

Вечерами, сидя на кухне и листая свежий номер какого-нибудь птюча, у меня слезы на глаза наворачивались, только я представлял, как они ложатся, как хватает он ее своими грубыми руками, требуя исполнения ненавистного супружеского долга. Как-то давно она сказала, что у Вени огромный член и порой он делает ей больно. Было ли это вправду столь неприятным? Боль часто мешается с наслаждением, наслаждение, получаемое через страдание, не высшая ли точка неги? Ответить на этот вопрос трудно, ведь чужая душа – потемки. Давно уже знаю, что никому нельзя верить. Даже самый близкий и родной, казалось бы, человек наверняка имеет за пазухой камень, могущий стать причиной твоей гибели. Никому нельзя доверять, ни детям, ни родителям, ни друзьям, ни, тем паче, любимому человеку. Когда-то, не так уж и давно, я бы поверил. Мне тогда казалось, раз выбрали друг друга, идете по жизни вместе, то и чувствуете одинаково, дышите одновременно, получаете не сравнимый ни с чем кайф от погружения друг в друга. Обломался. Сначала думал: мир рухнет, так страшно и тошно сделалось от правды. Позже свыкся. Стал осознавать, что Вселенная, попадая в наше поле зрения, мгновенно персонифицируется и становится для каждого индивидуальной. «Каждый гражданин имеет право разместить в своем платяном шкафу одну-две личных Вселенных» – фраза, достойная записи в Конституцию.

Я знаю: мир, а точнее его восприятие, только внешне схож с реальностью. То, что вижу я, понравится ли Бурзум? Встречаясь и пользуя дар общения, трахаясь и обмениваясь физиологическими жидкостями, мы постепенно берем друг у друга многое, становимся во многом похожими. Но никакие усилия, никакой долгий трах и никакие жидкости не сделают из свинопаса принца, а из герцогини кухарку. Мы всегда будем оставаться в разных слоях, на разных, как это ни банально, ступенях. Мир всегда будет разным для нас, пусть в мелочах, в пустяке, но в решающий момент именно этот пустяк станет отправной точкой для жесточайшего конфликта. В этой стычке мы будем правы и не правы одновременно. Суд присяжных зависнет в непонятке, на чью сторону встать. Подумать только, ее любовь к примитивным полусладким игристым и твоя ненависть к шоколаду могут привести к бесповоротному разрыву.