– Ты главное береги себя, не лезь по-дурному один на немцев, – тяжело вздохнула рыжая.

– Тут уж как карта ляжет, – пожал я плечами. – Прорвемся к нашим – в Шепетовке пойдем в загс.

– Это ты мне так предложение делаешь? – засмеялась Вера.

– Ты же не против? – Я взял подругу за руку, оглянулся. Мы отошли за машины, за нами никто не следил.

– Не против, – опять вздохнула рыжая. – Только неожиданно все… А так хочется, чтобы и платье, и… все!

– Все будет, обещаю!

– Петь, ты ведь в любви мне еще ни разу не признавался.

Вера выглядела уже даже не веселой, а озадаченной.

– Я вообще не по этому делу. У меня плохо выходит красивые слова говорить, про чувства там… – я замялся.

– Все нормально, – Вера поднялась на цыпочки, поцеловала меня. – Я тоже тебя люблю. Береги себя! Слышишь?!

– Слышу, – я обнял Веру и, прихватив гранаты, пошел в сторону луга.

* * *

Позицию немцев я обошел по большой дуге. Последние метров триста я прополз на брюхе, костеря эту войну, Гитлера, всю немецкую нацию, которая будто с ума сошла и полезла на всю Европу. А ты тут в пыли ковыряйся.

Батарею охраняли два постовых, но так, тяп-ляп. Регулярно останавливались поболтать и покурить. Нет, не пуганый еще немец! Вот в сорок втором фашисты будут настороже – световые ракеты бессчетно, жестянки на колючей проволоке…

Без особого труда я пробрался к зарядным ящикам, поставил там пару растяжек. Еще несколько гранат насторожил возле пушек. Если просто так кто пройдет, ничего не случится, ну, а если кому приспичит пострелять – пожалуйте бриться. Здесь все, теперь побеспокоим пехоту.

Я посмотрел на часы. В свете луны засек время. Час ночи. Наши на той стороне уже должны были выдвинуться на позиции, а водители прицепить мой «ман» на буксир к машине Оганесяна. Надо поторопиться. Когда все случится, мы не знаем, а наготове быть пора.

Я вернулся, и мы поползли к немецким постам. Да уж, молодость прошла, устал основательно. Ладно, потом отдохнем. Если получится. Тьфу ты, не если, а когда. Моей целью был офицерский блиндаж. Добежать до него метров двести и забросать оставшимися гранатами. Совсем ерунда, если со стороны посмотреть. Одно только неудобство: нельзя теперь шуметь никак до последней секунды, какими бы разгильдяями ни были часовые, услышат враз.

И конечно, без сюрпризов не обошлось. Боря кряхтел рядом со мной и ворочался так, будто он не сигнала к атаке ждет в непосредственной близости от вражин, а на танцах в парке культуры собирается пригласить на тур вальса красавицу-соседку. Даже живительные тычки локтем не очень его вразумляли. А через часочек примерно он и вовсе решил отползти в сторону – помочиться приспичило убогому. Конечно, я предложил ему дуть под себя, если такой нетерпеливый. Поерзал и успокоился.

А время тянулось медленно, будто кто-то там наверху прикрутил крантик, через который оно течет, почти до упора. Я старался отогнать всякие пораженческие мысли, но они все лезли и лезли в голову. Боюсь представить, какое настроение царило среди наших, оставшихся у машин.

И вдруг ночную тишину разорвала очередь из пулемета. Длинная, патронов на десять-двенадцать. А через минуту – еще одна. И следом за ними – две белые ракеты. Раздались выстрелы из пушек, новые очереди. Это уже от наших. Пора начинать.

Я вскочил на ноги и побежал к блиндажу. Часовой услышал и повернулся на звук, но я не стал останавливаться и отвлекаться на него. Пока он сдернет с плеча свой карабин, пока изготовится к стрельбе, я уже пробегу сколько-то, должен успеть. Только почему-то я не слышу за собой Борю. Где-то сбоку раздался выстрел из «мосинки», потом еще один, сразу после этого заработал немецкий пулемет, но вовсе не с немецких позиций. Действуют ребята, молодцы! А вот и мой часовой смог открыть огонь, да только попасть по бегущему в темноте не так и просто!

Я споткнулся и чуть не рухнул на землю, теряя драгоценные секунды. Сколько их уже прошло? Не знаю, не до счета. Чудом удержавшись на ногах, я продолжил бег. Вот и дверь блиндажа, как раз кто-то открывает ее изнутри, пытаясь выйти и разобраться, что происходит снаружи. Но не тут-то было! С разгону я врезался в нее и затолкнул не ожидающего ничего такого немца внутрь. Тут же приоткрыл дверь и бросил туда заготовленную «лимонку». Бухнуло, кто-то закричал, и я повторил фашистам удовольствие еще одной гранатой.

Со стороны батареи раздался оглушительный грохот, полыхнуло так, что я почти ослеп. Мягко толкнула взрывная волна. Ага, кто-то влетел в растяжку, сдетонировали снаряды.

Бой разгорался, со стороны лесочка послышался шум моторов – ехали наши «маны».

– Борька, пидорас ты несчастный, где ты есть?!

Пора уже было бежать к колонне, а дурак куда-то пропал. Теперь, в поднявшейся шумихе, попробуй найти его. Возле других блиндажей раздались взрывы гранат: значит, наши самые смелые планы претворили в жизнь бойцы из ходячих раненых.

Вдруг ко мне подбежал, шатаясь, часовой, ударил меня штыком. Бил он вяло – похоже, его контузило взрывом, я легко увернулся. Но потом до немца дошло, что карабин не для ношения на плече, и он попытался выстрелить в меня. Нажать на спусковой крючок у него получилось, только попал он в луну, выглянувшую из-за туч. Я оказался более метким, хоть и немного задумчивым, и немец упал куда-то вниз, я уже не смотрел.

В темноте я услышал топот множества ног, приближающийся от наших позиций. Бежали молча, без дурных воплей, которые так любят показывать в кино. Сейчас как бы не порешили сгоряча. Немцы кое-где постреливали, но вяло, поодиночке. Да и куда стрелять? В ночную темноту?

Наконец кто-то догадался запустить осветительную ракету, следом за ней еще одну. Наши были уже метрах в двухстах. Я встал, поднял руки и закричал: «Свои, братцы, свои!» Бросился к ним навстречу, хотя, конечно, в таких случаях лучше замереть и не двигаться: в горячке кто-нибудь может и пульнуть, и даже попасть.

Но меня услышали. Какой-то лейтенант подбежал ко мне, опустил мои поднятые руки своими и спросил, задыхаясь от бега:

– Ты Соловьев?

– Я. Там по дороге грузовики наши, медсанбат, раненые! Передайте, чтобы не стреляли!

* * *

– Ну, давай еще по одной – и спать.

Бровастый лейтенант со шрамом на щеке разлил водку по стаканам. Мы сидели в его хате, выпивали. Сначала я рассказывал про прорыв, потом разговор зашел про документы. Я разложил на грубо сколоченном табурете папку с бумагами 4-й айнзацгруппы, чемоданчик с деньгами. Марки на командира впечатление не произвели. Он попытался прочесть документы, но получалось у него откровенно плохо, он, как и я, в немецком «плавал».

– Зондеркоманды какие-то, – пожал плечами лейтенант, выпил водку залпом, даже не поморщившись. – Пусть особисты разбираются. Уже вызвал.

У меня неприятно так екнуло внутри. Ничего хорошего от встречи с этой братией я не ожидал. Может, Григорий поможет? Я в сомнении посмотрел на бровастого. Мужиком он оказался правильным, сильно нам помог с прорывом. Поддержал всеми силами, даже вызвал артналет по позициям немцев, после того как мы проехали опорный пункт. Жаль, конечно, что пришлось отойти – держать их было некому.