Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Тебе, Петя, «Отвага» полагается за подвиги-то, – почесался Григорий, – или даже «Красное Знамя».
– Мы-то ладно, а вот Петленко, без которого сегодня ничего не сложилось бы, без награды никак оставлять нельзя, – заметил я.
Сержант, как оказалось, до наших дополз с трудом. Прямо возле немецких позиций с ним случился припадок, а потом еще несколько, когда он ввалился в наши окопы. После этого он надолго потерял способность что-то рассказывать, пару часов, со слов Гриши, он буровил невесть что и не понимал, где находится. Как очухался, все доложил и нарисовал, повторил трижды – и снова свалился в следующих один за другим припадках. Ближе к ночи его погрузили на попутку вместе с ранеными и увезли в медсанбат. Я его уже не застал.
Я же задумался о Вере. Ее увели санитарки батальона, раненых разобрали по блиндажам в ожидании утра. Меня к себе пригласил Григорий. Сам сделал бутерброд с салом, налил из фляги водки. Напряжение боя постепенно отпускало, я расслабился.
– Точно подорвал батарею? – Лейтенант убрал документы, захлопнул крышку чемодана.
– Взрывы были, да и пушки молчали. Завтра точнее из КП разглядишь. Стереотруба-то у тебя есть?
– Чего нет, того нет. Трубы нет, боеприпасов на один бой, продукты тоже заканчиваются. Чем послезавтра буду красноармейцев кормить? Еда еще полбеды, а чем воевать? У немца «юнкерсы», что ни день, утюжат позиции. У нас еще ладно, а там… – Григорий махнул рукой в сторону Шепетовки. – Совсем плохо. Укрепрайону достается, бомбят и бомбят. Надо отходить к Киеву, там мощные дзоты и доты, – лейтенант понизил голос. – Но за такие разговоры могут и к стенке поставить. У меня в роте половина штыков в строю… А что нам обещали?? Малой кровью на чужой территории! Ну и где эта территория? Львов сдали, Минск – тоже….
Я посмотрел в сомнении на Григория. Он раскраснелся, глаза налились кровью. У командира явно наболело.
– Немцы лучше нас во всем – связь, авиация, диверсанты их эти… Двух связистов у меня подрезали, представляешь? Еле нашли трупы.
– Гони ты от себя эти дурные мысли, Гриша. Воевать долго, немец силен, за ним вся Европа. Хреново, конечно, сейчас. Но мы и не таким монстрам головы сворачивали. Наполеон даже в Москву вошел, и что? Монголы триста лет страну терзали. И где они? А мы только крепчаем. Что нам остается? Сцепить зубы и драться. Оторвем башку и Гитлеру. Вот увидишь, в Берлине все кончится, поссым с тобой на Рейхстаг. Мы – народ-победитель.
– Это очень точно сказано! – в хату зашел политрук Певцов. Меня с ним познакомили сразу после прорыва, именно он занимался размещением раненых и обожженных. Низенький, кривоногий, с большой проплешиной на темени – Певцов был настоящим мотором. Везде успевал, всем давал указания. Такой вот человек-оркестр.
– Петр… э-э-э.
– Николаевич, – подсказал я сам. С заминкой. Чуть не произнес Георгиевич.
– Да, Петр Николаевич, вы настоящий герой, тут нет сомнений. Я уже написал рапорт своему начальству, – Певцов снял фуражку, вытер лоб платком. – Фу… Какой тяжелый день. Мне налье те?
Политрук унюхал водку.
– А что это за документы? И чемодан… странный какой-то. Такие у нас не выпускаются.
– Немецкий.
Я открыл крышку, показал пачки с рейсхмарками. У Певцова округлились глаза. Пришлось по второму кругу рассказывать наши приключения. Политрук махнул стакан, занюхал рукавом.
– Слов нет. Вас в Москву надо! О таких вещах должно высшее руководство узнать… Ходили слухи про то, что творят немцы с евреями в Польше, но тут… – Певцов полистал документы. – Конкретные планы, списки…
– В дивизию я сообщил, – пожал плечами Гриша. – А там как решат.
– Их тоже бомбят день и ночь. Им не до нас. Надо на Киев выходить. Есть у меня в политуправлении дружок старый, дерну его, – немного подумав, предложил политрук.
Лейтенант разлил остатки водки, я с сомнением посмотрел на стакан. В голове уже прилично так шумело, понимал, что хватит. Хотелось спать, но бросать застолье тоже не вариант. Мужики обидятся. И политрук, и лейтенант правильные такие, боевые. Жалко, если сгинут в киевском котле. Я загрустил. Сколько друзей сожрала эта проклятая война, сколько людей хороших… Они, собственно, первыми и погибали. Поднимали роты в атаку, закрывали телами гранаты и мины. Я заметил на стене хаты старенькую гитару. Взял ее в руки, провел по пыльному грифу.
– Играешь? – заинтересовался Певцов.
– Да было такое, тренькал в самодеятельности.
Уточнять, что случилось это в лагере, для галочки перед проверяющими, разумеется, не стал.
Я потрогал струны. Гитара была расстроена, пришлось подтягивать колки. Взял первый аккорд:
Изображать из себя Утесова или Бернеса не стал – все равно не получится. Прибавил голоса:
В дверь начали заглядывать связисты, что сидели в соседней комнате.
Не все аккорды я точно помнил, там, где забывал, просто пропевал голосом.
Я еще только половину пропел, как увидел, что в уголке глаз политрука появились слезы. Взгляд Гриши тоже остекленел.
Я отставил гитару прочь, допил свой стакан.
– Еще! – Григорий схватил меня за руку.
– Повтори! – Политрук попытался закурить, но спички ломались.
– Товарищ лейтенант, – загалдели связисты в двери. – А кто автор? Чьи стихи?
Вот же попал. Фильм «Два бойца» только в 1943 году выйдет…
– В гарнизон артисты приезжали. Поэт э-э-э… Агатов и композитор, как его там… Богословский. После концерта исполняли за столом новые вещи. Кое-какие вещи запомнил, – я почувствовал, что с враньем надо завязывать, иначе сам запутаюсь. – Товарищи, давайте завтра, а? Устал, сил нет.