Но на перешейке все было по-другому. Хотя финны сумели победить русских во всех случаях, когда в дело шли стратегия и тактика, на перешейке — единственном месте, где шла окопная война, — имели значение только две вещи: количество солдат и пушек.

К сожалению финнов, значение на тот момент имели только боевые действия на Карельском перешейке.

Более того, как уже продемонстрировали солдаты 7-й армии, русские уже усвоили пару уроков стратегии и тактики. Все предположения о войне на перешейке — что русские подождут с новым крупным наступлением еще месяц, что если они его начнут, то окажутся такими же неэффективными, как в первых двух, что генерал зима поможет Финляндии — все эти предположения развеялись как дым.

Потребовалось время, пока международная пресса и остальной мир сумели понять горькую правду. Финскому правительству потребовалось три месяца, чтобы понять ситуацию и принять правильное решение — и то только после того, как Густав Маннергейм чуть буквально не настучал им по головам.

Финский народ, благодаря жесткой цензуре в отечественной печати, осознал реальную ситуацию только тогда, когда война закончилась.

* * *

Вяйно Таннеру стало получше. На дворе было 8 февраля, и Таннер общался по телефону с финским послом в Стокгольме Эльясом Эркко, экс-министром иностранных дел. Двумя днями ранее, после получения отказа Молотова рассмотреть его предложение об острове на Балтике, он уехал из Швеции в обескураженном состоянии. Затем пришли таинственные и раздражающие новости о решении союзников послать свой экспедиционный корпус в Финляндию — «предложение было столь невнятным, что было неясно, что о нем вообще думать».

Красноречивый отчет Чемберлена в палате представителей во второй половине дня о решении Верховного военного совета не сделало Таннера более уверенным в нордической операции союзников.

Премьер в своей речи сказал, что результаты, достигнутые на встрече Совета, были более важны, чем результаты любого другого совещания. Он также сказал, что в Финляндию будет направлена помощь.

«Финская нация продолжает свою храбрую битву против противника, который использует свои ВВС, чтобы сломить психологическое сопротивление финского народа, сжигая дома, бросая бомбы на больницы и обстреливая мирных жителей из пулеметов».

«Успехи финского оружия вызвали восхищение во всем мире, — заявил Чемберлен. — Мы рады, что та помощь, что мы ей представили, была для нес полезной».

«Я рад сообщить, — продолжил британский премьер, — что будет еще помощь».

* * *

8 февраля, на восьмой день русского наступления на линию Маннергейма, через мадам Коллонтай пришел запрос от Молотова, какой же остров Финляндия хотела предложить Советскому Союзу. Таннер просветлел — это были хорошие новости. Очевидно, решение союзников, хоть и бестактное, встрять в советско-финский конфликт возымело свое действие: громкая передовая в «Правде» несла предупреждение союзникам, что любая попытка использовать Финляндию как «базу для военной интервенции» будет «сокрушена ударами Красной Армии», казалось, указывала как раз на это.

Или, возможно, Молотов передавал мяч на сторону финнов — разумеется, с расчетом — иногда медлительный комиссар иностранных дел демонстрировал, что он на это способен. В любом случае, неуловимый голубь мира снова замаячил на горизонте. Только сумел бы Таннер его поймать! Разумеется, Таннер знал, какой остров предложить Молотову — Юссаре, тот же самый остров неподалеку от Ханко, который финны и раньше предлагали Москве на переговорах в ноябре.

Но Финляндия была не СССР, а Таннер был министром иностранных дел, а не народным комиссаром иностранных дел. Его полномочия были ограничены. И без этого Таннер уже много сделал на свой страх и риск, предложив такой обмен в секретном общении с мадам Коллонтай в «Гранд-Отеле». Необходимо было провести большое количество консультаций и переговоров для продолжения переговоров.

В этот туманный момент войны только два члена правительства — Ристо Рюти и Юхо Паасикиви — знали об экзотических делах в Стокгольме и о том, что Таннер вообще вышел на связь с Москвой. Президент Каллиа об этом не знал, ему нужно было об этом сообщить. Маннергейм тоже по большому счету оставался в неведении. Нужно было проконсультироваться с ним и с другими генералами. Было бы хорошо узнать их мнение о происходящем.

Таннер был слишком занят делами на дипломатическом фронте и не следил за военной ситуацией — разумеется, тон сообщений финской Ставки Верховного главнокомандования сообщал, что все было хорошо, или почти хорошо. «Противник продолжает давление на наши позиции на перешейке, по все атаки были отбиты». Так было написано в бюллетене финской армии от 8 февраля.

В то же время Ставка выпустила отчет об огромных русских потерях в матчасти с начала войны. Среди прочего, было скурпулезно подсчитано:

• 546 танков;

• 308 самолетов;

• 203 орудия;

• 294 пулемета;

• 552 грузовика и автомобиля;

• 1560 лошадей;

• 20 тракторов;

• 50 автоматических винтовок;

• 63 полевые кухни;

• 12 аэростатов для наблюдения;

• 135 автоматических револьверов.

Даже пошли разговоры об организации выставки трофейного вооружения в Хельсинки. Несомненный, Таннер также слышал о поражении русского оружия к северу от Ладоги.

В тылу всё, казалось, шло достаточно хорошо. Скорее всего, министр знал о реформе финской системы жалований в армии, вступившей в силу после президентского указа. По новой системе, семья каждого финского солдата получала пособие, от 500 марок за рядового до 2500 марок за генерала. К базовой зарплате шли прибавки в 150 марок за первого ребенка и по 100 марок за каждого следующего ребенка.

Явно ничто не указывало на то, что нация стоит на пороге гибели. Иначе почему бы в этот самый день новый друг Маннергейма, сэр Вальтер Ситрин, глава британских лейбористов, провозгласил: «Финны — нация сверхлюдей!»

* * *

На следующий день, 10 февраля, новый член корпуса журналистов в «Кемпе», Томас Хокинс, репортер Ассошиэйтед Пресс, посетил финскую линию фронта с другим американским журналистом. Очевидно, они вдвоем оказались единственными, кому это было разрешено. Их сопровождал бдительный финский офицер, и втроем они отправились в ключевой сектор обороны — Сумма. До линии фронта им пришлось ехать на санях и идти пешком под непрекращающимся русским артиллерийским обстрелом.

«Это было что-то сюрреалистичное, — как вспоминал Хокинс. — Восьмидюймовые снаряды падали на расстоянии пятидесяти ярдов (80 метров) и ломали заснеженные деревья. Они падали и в лесу и по обе стороны узкой тропинки. После того как с полдюжины снарядов просвистело мимо, мы укрылись в финском блиндаже.

Тридцать минут снаряды падали вокруг нашего блиндажа, который трясся от разрывов. После этого русская артиллерия перенесла огонь на другой сектор.