Но уже в начале августа выяснилось, что «войск наших союзные одни просят, другие отказываются», и дальнейшие действия Шереметева новый указ от 11 августа 1715 года ставил в зависимость от того, что ему напишут означенные министры: «…буде велят итить, поди; буде ж велят поворотиться, поворотись, а до тех мест…» следует идти «как возможно тише, дабы войск напрасно не измучить»{323}. Через несколько дней новая перемена: «с последней почтой» союзники подтверждали, чтобы «войски наши к ним поспешали», и потому Шереметев предписывалось идти «обыкновенным маршем»{324}. Но и этим дело не кончилось: согласно письму Петра от 7 сентября, со стороны союзников снова было заявлено «несогласие»; ввиду этого Шереметеву предписано идти «паки медленно…», но если министры тем не менее «велят» продолжать марш, пусть идет «по-прежнему немедленно…»; и даже в том случае, если ни один из союзников не пожелает наших войск, все же не поворачиваться назад, а, «остановись, писать царю»{325}.

Столь же сложным оказался продовольственный вопрос. Войска отправлялись с расчетом, что они будут содержаться в Польше на счет поляков, в Померании — на счет остальных союзников; при этом был дан строгий наказ обходиться с населением, насколько возможно, мягко. Однако сразу же пришлось натолкнуться на сопротивление и властей, и населения. В конце августа Шереметеву стало известно через обер-кригс-комиссара И. И. Бутурлина предупреждение гетмана Литовского, что на «прилежное прошение» русского посла князя Г. Ф. Долгорукова о проходе русских войск Сенат «весьма отказал» на том основании, что согласие могло причинить «помешательство в пактах с Портою». От себя, впрочем, гетман прибавил: «Никто в здешнем государстве без хлеба еще не бывал, изволите провиант со всякого модестиею и доброю дискрециею брать и просить в честь. И будет, не станут давать, то хотя и сами извольте брать, только с политичным обхождением, и надеюсь, что вам дадут…»{326}. Однако другие польские сановники смотрели надело иначе. Примас Польши епископ Куявский говорил Бутурлину, что шляхта добровольно дать не хочет: «…а когда изволите, — были его слова, — берите насилием, отчего пред Богом и пред всем светом можем протестовать, и тем самым союз может разорван быть»{327}. Окончательное решение могло быть вынесено сеймом, но оставаться до тех пор без провианта было невозможно. И Шереметев, чтобы состоящие под его командой полки, — как он выразился, — «…от крайней нужды в несостояние не пришли…», принял решение на свой страх, приказав Бутурлину: «Ежели обыватель провиант долговременно давать не станут и не повезут, то б, не вступая ни в какое письменное обязательство, посылал офицеров и драгун на экзекуцию и велел провиант брать и высылать, объявляя, что без того войску пробыть невозможно».

В нескольких местах Шереметев вместо сбора провианта поставил солдат по соглашению со шляхтой на квартиры «на шляхетских добрах», чтобы «им пропитание иметь, что будут сами хозяева есть, без всяких прихотей»{328}. Но и этот способ содержания войска встретил возражение со стороны короля и сенаторов все под тем же предлогом, что размещение русских войск по квартирам даст повод «к разорванию Портою миру»{329}.

Наибольшую трудность для фельдмаршала создавало политическое состояние Польши. Он не мог игнорировать ожесточенную борьбу политических партий, которая со вступлением русских войск в пределы Польши получила особую напряженность. Русский посланник в Польше князь Г. Ф. Долгоруков 24 сентября 1715 года писал ему, что Польше грозит «война домовая», которая может причинить «немалое повреждение в интересе его царского величества». По мнению Долгорукова, если борющиеся партии «добрым способом чрез перо успокоить будет невозможно», то присутствие русского войска в Польше станет необходимым{330}. Предположение Долгорукова скоро оправдалось: в письме от 3 октября он уже сообщал Шереметеву, что «в Польше от неприятельских факцей великой огонь разгораетца…» и «кругом всей Варшавы делают в улицах надолбы», иначе сказать, баррикады, ввиду чего польские министры и польский фельдмаршал Флемминг просили Шереметева приехать в Варшаву и с ними «в нынешних конъюктурах в ынтересе его царского величества с оными разговоритца»{331}. Шереметев, однако, от свидания уклонился.

Между тем Долгоруков в следующем письме от 7 октября расширил свою аргументацию в пользу вмешательства, иначе «вся Польша и Литва на короля взбунтует и выберут за короля силою Лещинского… Не токмо мне, — убеждал он фельдмаршала, — но и всем здесь министром будет немалое оскорбление, что в такое нужное время не изволите сюда быть и в нужном общем интересе разговоритца»{332}. Шереметев уступил его напору и 7 октября приехал в Варшаву, но тогда же попросил указа Петра на тот случай, если «министры польские и посол Долгорукий будут принуждать», чтобы он остановился в Польше, «пока уймется». «А я, — писал он в заключение, — без указу вашего величества в польския дела вступаться не смею и останавливаться в Польше не буду»{333}.

Тем не менее в Варшаве он пошел на компромисс, пообещав, что четыре пехотных полка генерала-майора Штока остановятся на время на правом берегу Вислы, а генерал-поручик Боур с кавалерией перейдет Вислу и станет на варшавской стороне. Донося о своих распоряжениях царю, он снова спрашивал, как ему поступать дальше, и, не беря на себя ответственности за принятые решения, прибавлял: «…а междо тем к оборонению вашего царского величества интересу способу будем искать с общаго совету»{334}.

Трудность положения Шереметева обусловилась тем, что одновременно не менее, казалось, важные мотивы толкали его в противоположном направлении. Если Г. Ф. Долгоруков убеждал его оставаться в Польше, то министры В. Л. Долгоруков и А. Г. Головкин настаивали на том, чтобы он шел в Померанию. Основной интерес датского и прусского королей заключался в том, чтобы не содержать русские войска даром на зимних квартирах, а это случилось бы, если бы они пришли в Померанию уже после прекращения военных действий.

Присланный Петром «в помощь» Долгорукову и Головкину П. И. Ягужинский писал еще в конце сентября 1715 года Шереметеву ввиду медленности его марша: «…короли здесь непрестанно о скором приходе войск упоминают, и мы уже и отговорок не находим»{335}. Дальнейшее промедление могло, по его мнению, иметь последствием, что прусский король «от недоброжелательных будет приведен к другому намерению», то есть откажется от русских войск. Напоминания о необходимости спешить составляют главное содержание и последующих писем как Ягужинского, так и обоих послов.

Легко представить себе состояние фельдмаршала, с первых дней похода поставленного перед такой дилеммой. 28 октября он получил указ Петра, как будто подтверждавший усвоенную им тактику, — «маршем не спешить» и подойти к бранденбургской границе «отнюдь не ранее декабря десятаго числа или половины»