своих двух письмах от 16 марта и 30 мая 1715 года к Апраксину, где благодарил адмирала за оказанную «братцкую христианскую милость», которою он чувствует себя «облагодетельствованным до гроба», а вместе с тем просил о том же и на будущее время: «…пожалуй, по прежней своей ко мне братцкой милости, где прилучитца, охрани»{315}.

Саксонский посланник фон Лоос, бывший тогда в Петербурге, приписывая счастливый исход этого дела для Шереметева князю В. В. Долгорукову, без которого будто бы фельдмаршал никогда бы не выпутался так хорошо из следствия{316}. Как бы то ни было, все кончилось полным оправданием фельдмаршала. Однако оскорбленный самим фактом назначения следствия, он просил Петра об увольнении. Царь и на этот раз отказал. «Напротив, — сообщал своему правительству английский посланник Д. Макензи, — его л ас кают больше, чем когда-нибудь, и уверяют, что к восстановлению его чести будут приняты все меры, доносчиков же накажут примерно…»{317}.

Гораздо сильнее поразило Бориса Петровича несчастье, происшедшее в его семье, — смерть старшего сына Михаила Борисовича, отправившегося по заключении Прутского мира вместе с Шафировым в качестве заложника в Константинополь. Они оставались там в течение трех лет, перенося тяжелые испытания, — особенно после того, как срок возвращения Азова истек и турки стали было готовиться к новой войне с Россией.

«Посадили нас в тюрьму Едикульскую, в ней одна башня и две избы в сажень и тут мы заперты со всеми людьми нашими, всего 250 человек, и держут нас в такой крепости, что от вони и духу в несколько дней принуждены будем помереть»{318}, — писал Шафиров царю. Такое положение любимого сына крайне удручало Бориса Петровича. Еще в июле 1713 года он писал Ф. М. Апраксину: «Ей братцки тебе, государю моему, намерение свое изъясняю: желал бы я с тобою сам персонально видеться и попользоваться вашим превосходительством, якобы от искуснаго врача медикаменту зажить и на мнение свое иметь цельбу, понеже я отягчен печалью сына своего, будучи у Порты Турецкой»{319}.

Летом 1713 года, когда все стадии мирных переговоров с турками были пройдены и оставалась одна только — размежевание границ на Украине, возвращение обоих зависело оттого, как скоро будет приведено к концу это дело, а значит до некоторой степени и от Бориса Петровича, стоящего во главе комиссии по размежеванию. Однако за промедлением турецких уполномоченных комиссия долго не могла приступить к работам. А между тем терпение заложников истощалось, как видно из письма Шафирова к фельдмаршалу от 12 февраля 1714 года. Оно написано в связи с тем, что на части территории размежевание поручено было вместо Шереметева П. М. Апраксину, и Шафиров выражал сожаление по поводу этой перемены, объясняя, что, когда все дело вручено было Шереметеву, он был уверен, что тот «оное своим мудрым управлением как ради собственного интересу, так и ради любви к сыну своему, его превосходительству Михаилу Борисовичу, також и для особливой своей милости ко мне, последнему своему рабу, изволил бы управить изрядно, и как наискоряе и сам нас освободить из сих варварских рук»{320}.

«Долговременное печальное житие» сына среди «варваров» беспокоило фельдмаршала. Дурное его предчувствие скоро оправдалось: 23 сентября 1714 года Михаил Борисович, отпущенный турками, умер по дороге в Киев. Горе фельдмаршала было тем сильнее, что сын подавал большие надежды по службе: имел чин генерал-майора и был на виду у царя. После получения страшного известия с Борисом Петровичем произошел приступ «несносной и претяжкой сердечной болезни»; он писал Апраксину: «…едва дыхание во мне содержится и зело опасаюся, дабы внезапно меня, грешника, смерть не постигла, понеже все мои составы ослабли и владети не могу»{321}.

Ввиду болезни оставаться при делах на Украине, по-видимому, стало нестерпимо, и фельдмаршал письмом от 19 ноября 1714 года просил Петра разрешить ему приехать в Петербург. «…Понеже сын мой, — объяснял он, — смертию своею меня сразил, и я вне себя обретаюсь…»{322}. Разрешение было дано. Но в Москве болезнь усилилась; «голова и лицо распухли и лом великой чувствую», — писал Шереметев Петру. Пришлось задержаться.

Театр военных действий со шведами в 1712 году был перенесен в Померанию, но военные действия там шли вяло; единственным крупным успехом было взятие русскими войсками под начальством Меншикова Штеттина. В 1714 году к Северному союзу России, Саксонии и Дании примкнула Пруссия, чему в немалой степени способствовала передача ей Штеттина. Одновременно все более активную роль играли Англия и Голландия, усиленно предлагая свою «медиацию» в целях заключения мира со Швецией, рассчитывая таким образом обеспечить в Балтийском море свои собственные интересы. Такую же роль не прочь была сыграть и Франция в интересах союзницы своей Швеции. В связи со всем этим действовали уже не столько пушки и ружья, сколько дипломатия и всякого рода интриги.

Лишь к началу 1715 года согласие между союзниками до некоторой степени установилось, и был выработан общий план военных действий, в выполнении которого должна была принять участие и Россия. В принципе Дания, Пруссия и Польша располагали достаточными силами, чтобы отнять у Швеции ее владения в Северной Германии, но они предпочитали получить их с помощью русских войск. Петр же добивался того, чтобы принудить Швецию к миру на выгодных для России условиях; предоставляя союзникам свои войска, он рассчитывал таким путем направлять их действия и тем самым давить на Швецию.

Особая ситуация была в Польше, поглощенной борьбой партий Августа и Лещинского, или, что то же самое, — партий русской и шведской. Борьба эта осложнялась тем, что саксонцы, на которых опирался Август, вызывали ненависть у поляков, и это обстоятельство вело к усилению партии Лещинского. Из-за этого Польша не могла принимать участие в военных действиях союзников. Но зато Петр считал, что имеет право не только проводить войска через Польшу, но и требовать от нее содержать их на пути в Померанию.

Такова была политическая обстановка, в которой Борис Петрович Шереметев в последний раз выступал в качестве полководца.

Есть известие, что на ту же роль претендовал Меншиков. Но сами союзники просили Петра о присылке к ним именно Шереметева. В Померанию отправлялись под его высшей командой две пехотные дивизии, Репнина и Вейде, и три драгунских полка под начальством Боура. Все они шли через Польшу, каждая часть особым маршрутом, и к началу октября 1715 года сошлись в Пултуске.

Необычные условия похода обозначились с самого начала. Первоначальным указом от 27 июля 1715 года Шереметеву предписывалось идти в Померанию «обыкновенным маршем» и только донести через «обретающихся» при королях, датском и прусском, министров (В. Л. Долгорукова и А. Г. Головкина. — А. З.) обоим королям о своем выступлении.