Я-то Фрэнсиса сто лет знаю; мне это смешно. Молодой Фрэнсис, не такой ортодокс, женился по любви; к счастью, невеста оказалась богата. Он презрел табу, взял еврейскую девушку. Все на моих глазах. Помню Фрэнсиса, не увенчанного ученой степенью. Теперь, когда Фрэнсису за пятьдесят, к нему обращаются так, как мы с ним обращались к выдающимся личностям нашей юности. Вот он, сэр Фрэнсис Гетлифф, — высокопринципиальный, скромный, сдержанный, заслуженный, немного педант, самую малость сноб. Но я, хоть убейте, как «сэра» Фрэнсиса не воспринимаю. Даже когда он проявляет косность, мне слышна музыка былого времени — «музыка полуночи» на пустынных улицах, где мы когда-то бродили. Впрочем, такая музыка у каждого своя, если речь об однокашниках.

Музыка, впрочем, не удержала нас с Маргарет от насмешек в адрес Фрэнсиса, от высказываний, что щепетильность его нелепа. Мы сами распахнули двери для Артура. Пенелопу, мою крестницу, я обожаю, но из них двоих Артур, конечно, занятнее.

В тот вечер у Артура было две цели. Первая — жадно впитывать наш разговор. Артур не мог справиться с открытием, что сэр Фрэнсис, такой видный ученый, такой высоконравственный, когда речь о внутренних делах, теперь, говоря о мировых проблемах, проявляет себя, по американским стандартам, просто-таки убежденным радикалом. Артур поэтому активно провоцировал Фрэнсиса на высказывания. Упивался его чувством вины. Впрочем, подумал я, ни слова Фрэнсиса, ни мои, ни Маргарет его не задевают и не трогают, разве только самую малость. Еще я подумал, с мрачным удовлетворением, что Артуру не вредно послушать отзывы о коммунистах как о человеческих существах.

Вторая цель Артура к интеллектуальным битвам отношения не имела — Артур хотел перевеса в борьбе за Пенелопу. Ужин почти закончился. За десертом Фрэнсис практически не сводил глаз с часов. Ему пора было выдвигаться на Ливерпуль-стрит. Стоило Артуру выждать полчаса, и он бы легко выскользнул вдвоем с Пенелопой, но Артур не из тех юношей, что ищут легких путей.

— Сэр Фрэнсис, — начал он, — мы пойдем проветримся. Дивно время проведем, смею заметить.

— Куда вы собираетесь? — спросила Маргарет, поскольку Фрэнсис молчал.

— Мы с Пенни хотели потанцевать. Тут есть одно милое местечко.

Они оба ждали. Пенелопа, всегда немногословная, улыбалась простодушно-загадочно.

— Вернемся скорее всего поздно, — продолжил Артур, — нельзя ли, миссис Элиот, нам взять ключи? — И добавил: — Ваша дочь, сэр Фрэнсис, будет в целости и сохранности.

Фрэнсис неопределенно качнул головой.

— А к Рождеству доставлю ее в Кембридж, — пообещал Артур тоном несколько — и намеренно — покровительственным.

Я вступил в разговор, чтобы не дать Артуру и дальше дразнить Фрэнсиса. Сказал, что мы всей семьей, с детьми, в Кембридж поедем, к моему брату Мартину, это у нас традиция.

Фрэнсис пришел в себя после натиска и пригласил нас в гости на День подарков — вот, мол, весело будет: его, Фрэнсиса, дети, двое внуков, наши с Маргарет дети да еще Мартин с семьей.

На секунду лицо Артура приняло умоляющее выражение. Артур хотел, чтобы его тоже пригласили. Фрэнсис это знал и сверкнул на Артура взглядом из-под высоких донкихотских бровей. Может, Артур и упрям — но он не один такой. Теперь ситуация играла на руку Фрэнсису. Он очень вежливо сказал, что через пять минут должен уходить.

Неунывающий Артур вскочил:

— Нам тоже пора. Идем, Пенни. Отличный будет вечер, сэр Фрэнсис.

Они сказали Маргарет, что первый завтрак пропустят, проснутся разве ко второму. Артур пожелал Фрэнсису счастливого пути, Пенелопа Фрэнсиса поцеловала. Они вышли, оба статные, красивые, со своими трогательными тайнами, за каждой из которых — счастье, полнота жизни, радость жизни.

Было солнечное январское утро. У меня в кабинете разрывались телефоны. Известно ли мне — и кому вообще известно, — кто станет новым премьером? Кого-нибудь уже вызывали во дворец? Шептались по всему Уайтхоллу, в каждом закутке лабиринтообразного казначейства. Для некоторых, в частности для министров вроде Роджера, ответ имел значение. Для одного-двух ответ имел решающее значение. В кругу Роджера ответа не знал никто. К отставке они готовы не были. Кандидатами называли то канцлера казначейства, то министра внутренних дел. Высказывали соображения морального характера, говорили о пагубных последствиях.

После обеда прокатился слух, что вызван Чарлз Лентон. Таких поворотов судьба лет тридцать не делала. К вечеру разнообразные высокопоставленные особы успели открыть в Лентоне немало добродетелей, до сих пор не столь очевидных. Лентон был министр-середнячок, после войны некоторое время занимал нынешнюю должность Роуза. Теперь ему сравнялось пятьдесят пять — премьеры обычно постарше. Образование он получил юридическое; его называли первым премьером от консерваторов без средств, тянущих на отдельное упоминание, — после Дизраэли, разумеется. Лентон энергичен, румян и прост в обращении; он был бы и симпатичен, как мультяшный поросенок, если б не мешки под глазами, по меткому выражению одного карикатуриста и талантливого фотографа, постигшие его в первые сутки после рождения.

— По крайней мере, дорогой мой Льюис, нам не грозит снежная слепота, вызванная блеском граней его ума, — заметил Гектор Роуз.

Роджер отмалчивался — выжидал, куда ветер подует. Лондон как таковой теперь померк и с воздуха, наверно, был опознаваем только по обрывкам информации о новом премьере (кого он выслушал, где провел выходные, с кем пил виски поздно вечером), которые, подобно искрам, катились по густой бикфордовой сети, накрывшей улицы и скверы.

Три месяца Роджер и его единомышленники не сомневались в одном, а именно в том, что у нового премьера имеется доверенное лицо. Само по себе наличие доверенного лица дело обычное — большинство «главных», как иногда называют премьеров, доверенных лиц имеют. Нет, Роджера удивил выбор. Лентон остановился на кандидатуре Реджи Коллингвуда.

Стороннему наблюдателю могло показаться, что у Лентона с Коллингвудом ничего общего. Коллингвуд надменный, высокомерный, байронически мрачный, в то время как Лентон компанейский и почти нарочито прозаичный, будто верх его устремлений — органично смотреться в шляпе-котелке при выходе из подземки. И однако, что-то ведь их связало. В коридорах уже возвышали министров, которым благоволил Коллингвуд, и предсказывали спад активам Роджера.

Последнее было недалеко от истины. Мне сама Каро говорила, что Коллингвуд с ее родными никогда не ладил — они для него слишком «из высшего общества». Коллингвуд сам вращался в высшем обществе, но не одобрял его. С Роджером пересекался только на светских приемах. В те памятные бассетские выходные они едва обменялись приветствиями — а потом Роджер обнаружил себя спровоцированным на скандал.

Впрочем, мало-помалу слухи теряли однозначность. Монти Кейва вернули в правительство и даже продвинули до управления министерством. Сплетники, было унявшиеся, возобновили деятельность. Не реверанс ли это Роджеру? Не работает ли премьер на два фронта? Имелось и более изощренное толкование — не хочет ли премьер данным жестом продемонстрировать левому крылу, что ничего против левого крыла не имеет, и под эту сурдинку отстранить Роджера?