чтобы выжить. Почему однажды я предложил ей пожениться? Наверное, и для того, чтобы преодолеть свое собственное одиночество. Она очень удивилась. Но неожиданно, через день, дала согласие. Это было в 1966-м. Ни мои, ни ее родственники не хотели нашего брака. А руководство клиники устроило нам пышную свадьбу с коньяком. Сейчас трудно представить, как мы были бедны. Помню, чернокожий приятель, с которым я играл в бадминтон, одолжил мне сто рублей на свадебный костюм…

– …Окончив в Ленинграде три с половиной курса, я переехал вместе с женой в Литву. Поначалу жили у дяди. В 1970 году получил диплом медицинского факультета Вильнюсского университета.

– …Я специализировался в области кардиологии. И это захватило меня! Написал даже кандидатскую диссертацию, уже прошла ее предзащита… Со мной поступили подло, не стоит рассказывать эту историю подробно. Обида застилала мне тогда глаза. Положил диссертацию в дальний ящик стола. Пошел в Министерство здравоохранения: нельзя ли поехать работать за границу? Это было уже в 1988-м. После специальной ординатуры меня послали на работу в Уганду. Однако там началась война. Я продолжал работать в Вильнюсе, заместителем главного врача. Через год все же попал за границу – в Южный Йемен.

– …Мысли о маме, о евреях и еврействе никогда, в сущности, не покидали меня. Примечательно: я всегда ощущал себя и русским, и евреем – одновременно. Но русской своей «части» я отдал большую половину жизни, теперь вот испытываю угрызения совести: я ведь еврей, я сын своей матери Баси. Пока у меня есть еще силы, я должен сделать что-то важное, чтобы доказать это.

– …Помню, как приехал в Израиль в гости. Меня поразила эта маленькая страна. Я почувствовал: народ Израиля – мой народ. Однажды, в День поминовения, ко мне неожиданно подошли несколько человек, которые знали маму в юности. Что разглядели они в моем лице? Но я услышал: «Это же сын Баси!» Мне показалось вдруг тогда: моя мама действительно ожила.

– …Представьте себе: нашел в Израиле двадцать человек, которые хорошо помнят маму. Я увидел фотографии своих бабушки и дедушки. Эти снимки были сделаны еще в довоенной Литве. Лица, глаза на фотографиях спокойны – люди не знают, что им предстоит.

– …Да, я решил уехать в Израиль. И лишь одно не перестает мучать меня. Существует ли могила мамы?

– …Вновь и вновь задавал себе этот вопрос, пока, наконец, неожиданная мысль не родилась где-то внутри меня. Я взял одну из фотографий мамы и пошел к художнице Ноне Завадскене. Я попросил ее сделать мамин портрет. Я рассказал Ноне все, что узнал в эти годы о юной Басе, ее жизни и смерти, ее любви. О своих поисках – мамы, себя.

– …Мне очень нравится тот портрет, который написала Нона. Вы ведь знаете, я подарил этот портрет Еврейскому музею Литвы. Может быть, сюда я и буду потом приезжать? Пусть не на мамину могилу – к ее портрету.

* * *

Тетрадь, куда я записал рассказ С.К., давно пожелтела, истерлась. Хорошо хоть не пропала при переездах.

Конечно, все эти годы я помнил о нем. Все эти годы, вобравшие в себя его и мою эмиграции. Не раз спрашивал знакомых израильтян: не встречали ли они врача Сергея Корабликова? Где он?

Увы, никто ничего толком не знал.

Я услышал о С.К. внезапно.

Недавно, в середине января, иерусалимский книговед и издатель Леонид Юниверг рассказывал мне по телефону о своих, как всегда интересных, проектах. Вдруг припомнил:

– …Выпустили мы и сборник стихов, который вас наверняка заинтересует. Автора когда-то вынесли из Вильнюсского гетто в обычной корзине.

Я не сдержался, воскликнул:

– Вот он и объявился, Сергей Корабликов!

Наша беседа с С.К. в третьем тысячелетии опять была долгой. Но ничего неожиданного для себя я не услышал.

Здесь мне, наверное, надо объяснить читателю эту свою странную реакцию. Я наблюдал в эмиграции множество сломанных судеб. Трагических, однако типичных. Когда начинаешь в пятьдесят, неудача вовсе не исключение из правила, скорее – закономерность. Но я никогда не сомневался: новая жизнь С.К. обязательно будет счастливой. Так и оказалось.

Признаюсь: когда я познакомился с С.К., меня привлекли не столько «детективные» обстоятельства его появления на свет и последующего спасения, сколько ситуация выбора: это и была главная реальность, в которой С.К. жил долгие годы. Вот с чем, прежде всего, были связаны его метания, двойственность, своеобразная «текучесть» сознания.

Если воспользоваться термином иудаизма, С.К. был типичным «украденным ребенком» – воспитывался и рос в отрыве от национальных традиций. Его душа требовала «возвращения». И оно произошло – тем летом девяностого, когда вся Литва тоже совершала свой выбор. Ну а остальное – было ли таким уж трудным?

– Первое время в Израиле, – рассказывал С.К., – я сам себе казался Мартином Иденом: работал по двое суток, спал один раз в три дня. Целый год вкалывал на стройке. Когда получил разрешение заняться врачебной практикой, нисколько не сомневался: не стоит искать место в госпиталях Иерусалима или Тель-Авива. Лучше сразу отправиться в глубинку. Так я попал в Тверию. Конечно, моя жизнь и сейчас остается тяжелой (врач реанимационного отделения, изматывающие дежурства, экстремальные ситуации, по-прежнему – «вгрызание» в иврит). Но все это гораздо легче, чем лабиринт сомнений. И главное: трудности не затмили то, ради чего я приехал в Израиль. Здесь уже отслужили в армии два моих сына. И растут внуки, для которых Израиль – родина.

…Я многое понял в жизни С.К., когда получил от него по почте тоненькую, изящно изданную книгу – «Белые птицы».

Сразу бросилось в глаза имя автора на обложке: Сергей Корабликов-Коварский. («Это было очень важно для меня – наконец-то присоединить фамилию мамы к своей. Это был еще один шаг…»)

Он всегда писал стихи в трудные, «переломные», по выражению самого С.К., моменты жизни.

В стихах он мог, например, мысленно обратиться к отцу:

Мой юноша милый, немножко наивный,

Впечатанный в плоскость стены,

Мы больше не веруем в гимны

Нас всех обманувшей страны!

Здесь, в стихах, написанных еще в 1970-м, не таяли воспоминания:

Я – немой, я едва прозревший

В закутке у чердачных дверей…

Здесь (уже в 2005-м) автор подводил самые первые итоги пути:

Вот и прожита жизнь —

А могло бы не быть

Этих сосен, и неба, и моря!

Осмысляя судьбу своих уничтоженных предков, литваков, автор пытался понять: может быть, совсем не случайно то, что ему – подобно библейскому персонажу – было даровано