– Так ты вызвал кого-нибудь?

– Но пожара ведь нет, – пожимает он плечами.

– Ты что, сдурел? – я разворачиваюсь к нему. – Это же моя резиденция!

– Но, по правилам, надо отключить электричество во всем доме, – лепечет он. – Тогда я должен будить Николая Львовича, сообщать ему, переводить всю аппаратуру видеонаблюдения и связи на автономное питание.

– Ты мне что, лекцию будешь ночью читать?

Нет, я не сержусь, я просто так, рычу на него, притворяясь полностью проснувшимся. На самом деле внутри меня еще теплится сон, теплится надежда этот сон досмотреть до конца, не потеряв при этом ни одного кадра.

– Пошел вон!

Дверь аккуратно закрывается. И я снова забираюсь под пуховое одеяло. Голова опускается на подушку, созданную в соответствии с принципами фэн-шуй. Подушка пропитана каким-то эфирным маслом. Сон набирает силу, раздвигает экран моего утопающего в нем сознания. И я снова поднимаюсь с кровати, чтобы снять с гвоздика ключи и отпереть замки на двери своей камеры.

Киев. Март 1985 года.

Под ногами хрустит ледяная корка, оставленная нерадивыми дворниками на память пешеходам. На долгую память. Каждый день я как минимум один раз падаю, поскользнувшись на подтаявшем льду. К вечеру лед на тротуарах опять подмерзает, а по подмерзшему уже легче балансировать. Но перед сном, когда греюсь в горячей ванне, я считаю на ногах новые синяки.

Я понимаю, что скоро весна, что скоро все и так растает. Но все-таки даже в январские снегопады наши дворники своими широкими лопатами прорывали дорожки к каждому подъезду. А теперь их всех словно в отпуск отправили. В Трускавец.

Мама, кстати, так и не поехала. Не взяла профсоюзную бесплатную путевку. Квартира наша отогревалась после замены разбитых Димой окон больше недели. Но теперь внутри снова плюс двадцать, и только из-под балконной двери дует. Остальные щели в рамах я сам законопатил ватином и тряпками.

Дима уже третий день с нами не разговаривает. Оно и понятно. Приходивший накануне врач сказал маме, что как минимум на три месяца его надо отдать в психлечебницу. Врачу кажется, что болезнь Димы обостряется и что лучше бы ему находиться под ежедневным наблюдением специалистов.

Я этой новости обрадовался. Пускай теперь там своих «Неуловимых мстителей» смотрит! Для меня все это похоже на месть. Жизнь сама отомстила Диме за несостоявшийся лечебный отпуск матери. Теперь, по крайней мере на три месяца, у меня будет собственная комната.

Я подхожу к «Академкниге» на улице Ленина. Именно здесь мы договорились встретиться с Мирой. Она позвонила утром и сказала, что нас пригласили в гости. Время для гостей странноватое. Пятнадцать ноль-ноль. Друзей Миры я не знаю, но, возможно, они тоже какие-нибудь странные, с «оперным» или другим уклоном.

Мира появляется вовремя. В руках – картонная коробочка. Наверное, подарок.

– Это здесь рядом, на Чкалова, – говорит она.

И мы идем вместе под руку. Тротуар уже очищен и от снега, и ото льда. Идти – одно удовольствие.

Вскоре мы поднимаемся на второй этаж старенького дореволюционного дома. Звоним в обшарпанные двери.

В коридоре праздником и не пахнет. Скорее наоборот. Пахнет нафталином, и под стенкой стоят большущие чемоданы. Некоторые перетянуты ремнями, чтобы не лопнули. Я вопросительно оборачиваюсь к Мире. Она показывает вперед, мол, проходи дальше.

А дальше – огромная комната. Из мебели – только стол и стулья. На обоях видны квадраты и прямоугольники от недавно снятых с гвоздей картин или фотографий. Стол накрыт, но в комнате никого. Зато откуда-то доносится приглушенный многоголосый разговор.

– А, они на кухне, – говорит Мира.

И уводит меня следующим коридором на просторную кухню. Тут меня ждет сюрприз в виде Мириной мамы, которая со мной так тепло здоровается, будто я уже ее зять. И стоящие у окна три женщины и двое стариков осматривают меня, словно проверяют: нет ли во мне какого-нибудь дефекта.

– Это Сережа, – представляет меня Мира.

Вскоре собравшиеся перестают мусолить меня взглядами и возвращаются к прерванному разговору. Потом появляются еще гости и среди них парень лет пятнадцати. Зовут Леня.

– Они меня из комсомола на собрании исключили! – возмущается он вслух. – Да я там в такой комсомол вступлю, в который никого из них и не пустят.

– Где там? – спрашиваю я его.

– В Израиле, – шепчет мне Мира. – Они в Израиль уезжают.

– Так при чем здесь праздник? – Я опять осматриваюсь по сторонам.

– Ну как же? Проводы, – поясняет мне Мира.

Наевшись курицы с чесноком и фаршированной селедки, мы с Мирой уходим. Надо все-таки провести ее домой, думаю я.

– А ты хочешь отсюда уехать? – спрашивает вдруг Мира.

– А кто меня выпустит? Я же не еврей.

– А если на еврейке женишься, то выпустят, – полушутливо говорит она и на ходу заглядывает мне в глаза.

И тут же поскальзывается, и я едва успеваю ее поймать за руку.

– Спасибо, – выдыхает она, выровнявшись. – Можем у меня посидеть. Мама там, у Лихтеров, еще часа три пробудет. Она с ними двадцать лет дружит.

Ладно, думаю я, почему бы и не посидеть? Или полежать? Жизнь идет, и надо ею правильно пользоваться. Так, чтобы и самому было хорошо, и другим приятно.

Киев. Май 2004 года. Воскресенье.

На застекленной лоджии тепло. В руках чашечка кофе из итальянской кофеварки.

Светлана поехала на гимнастику для беременных. Могла бы делать эту гимнастику дома, но ей приятнее заниматься ею среди таких же будущих мам, как и она. Там у них целый ритуал: сначала медленная гимнастика, потом массаж, потом бассейн, потом идут в кафе и разговаривают об интоксикациях. Слава богу, у Светланы никаких проблем.

У Вали, ее сестры, тоже все протекает нормально. Правда, они ожидают не двойняшек, а девочку. Димка один раз дозвонился и чуть ли не на визг срывался от счастья. А в конце попросил денег. Мало ему того, что их «особые условия» я за год вперед оплатил. Сорок тысяч швейцарских франков!

Вы верите в чудеса? Я особенно не верю, но верю в самые неожиданные пересечения судеб. Когда-то я получил десять суток за хулиганство и все десять дней подметал территорию РОВД на Нивках. Потом сдружился с охранявшими меня там молоденькими ментами. И вот оказалось, что капитан ГАИ Мурко – это тогдашний сержант Ваня, приятель Гусейнова. Капитан Мурко становится моим свидетелем на свадьбе! Учитывая, что я хотел обойтись совсем без свидетелей, свидетель-милиционер дорогого стоит! Тогда он мне казался лет на двадцать старше меня, а на самом деле всего-то на семь-восемь, при этом он косит мелочовку у водителей, а я смазываю шестеренки государственного масштаба.