Узнав о том, что восстание не состоялось в Ренне, офицеры других полков армии Бретани осудили его, но первый консул не дал себя обмануть их протестами. Он ускорил отправку экспедиции на Сан-Доминго и на другие Антильские острова, где почти все они погибли: кто во время сражений, кто от желтой лихорадки.

После первых признаний генерала Симона и несмотря на то, что победа еще не была абсолютно утверждена, г-н Мунье отправляет эстафету правительству. Первый консул ставит на обсуждение вопрос об аресте Бернадотта и Моро. Однако он откладывает свое решение из-за недостатка доказательств. Чтобы найти эти доказательства, он приказал осматривать всех путешественников, едущих из Бретани.

Пока все это происходило, бедный Жозеф спокойно прибыл в Версаль в кабриолете моего брата, и его удивлению не было границ, когда его схватили жандармы, которые, несмотря на его протесты, отвели его в министерство полиции. Узнав, что экипаж, который привел этот человек, принадлежал одному из адъютантов Бернадотта, министр Фуше приказал вскрыть сундуки, и там обнаружилась масса прокламаций, в которых Бернадотт и Моро, высказавшись в очень нелестных терминах в адрес первого консула, объявляли о его низвержении и брали все бразды правления в свои руки. Бонапарт, взбешенный поведением этих двух генералов, потребовал, чтобы их привели к нему. Моро объявил ему, что, не имея никакой власти над Западной армией, он снимает всю ответственность за поведение ее полков. Следует признать, что это возражение не было лишено смысла, но оно осложняло положение Бернадотта, который в качестве главнокомандующего войсками, собранными в Бретани, был ответственен за порядок в них. Мало того, его армия не только участвовала в заговоре, но сам начальник его штаба был руководителем всей операции. Прокламации восставших были подписаны Бернадоттом, и в кабриолете его адъютанта было обнаружено более тысячи экземпляров. Первый консул думал, что доказательства столь очевидны, что они убьют и смутят Бернадотта, но он имел дело с трижды гасконцем и трижды хитрецом. Бернадотт разыграл удивление и возмущение: «Я ничего не знал, абсолютно ничего! Генерал Симон был жалким предателем, так же как и Пиното». Он настаивал, чтобы ему показали оригинал прокламации, подписанный его рукой. Разве была в этом его вина, если предатели напечатали его имя внизу прокламации? Он опровергал всеми силами и всем сердцем подобные обвинения и с возмущением осуждал авторов всех этих происков, говоря, что он будет первым, кто потребует их наказания.

На самом деле Бернадотт сумел все устроить так, что всем руководил генерал Симон, не требуя от него ни одного письменного слова, которое могло бы его скомпрометировать. Тем самым он оставил за собой возможность все отрицать в случае, если заговор провалится. Генерал Симон, конечно, мог его обвинить за участие во всем, но у него были только половинчатые доказательства, по которым первый консул не мог судить и должным образом мотивировать обвинения против главнокомандующего, имя которого было слишком популярно в стране и в армии. Но с моим братом Адольфом разбирались не так тщательно. В одну прекрасную ночь за ним пришли к матери и арестовали его. Это произошло в момент, когда бедная женщина еще не могла оправиться от постигшего ее горя в связи со смертью мужа.

Г-н Канробер, ее старший брат, которого ей удалось вычеркнуть из списка эмигрантов, спокойно жил вместе с ней, когда на него указали несколько агентов полиции как на человека, присутствующего на собраниях, целью которых было восстановление бывшего правительства. После этого доноса его отправили в тюрьму, где он оставался в заключении в течение одиннадцати месяцев. Мать предпринимала всевозможные меры, чтобы доказать его невиновность и добиться его освобождения, когда новое ужасное несчастье обрушилось на нее.

Оба моих младших брата закончили школу, предназначенную для детей офицеров. Эта школа, расположенная в красивом здании, имела большой парк и хорошую загородную резиденцию в деревне Ванв недалеко от берегов Сены. В летнее время ученики отправлялись туда, чтобы провести несколько каникулярных дней. Иногда им разрешалось купание в реке, чем они были очень довольны. Случилось так, что неделю спустя после нескольких проступков школьников провизор лишил весь коллеж удовольствия купания. Мой же брат Теодор страшно любил это занятие, и поэтому он с несколькими своими товарищами решили, что все-таки позволят себе это развлечение втайне от регентов. Для этого, пока ученики бегали по парку, он с товарищами удалились от всех. Они перелезли через стену и в страшную жару направились бегом к Сене, в воду которой они и бросились, обливаясь потом. Но не успели они окунуться, как услышали барабан коллежа, возвещающий о начале обеда. Боясь, чтобы из-за шалости не опоздать в столовую, они поспешно оделись и бегом устремились обратно, для чего им надо было снова перелезть через стену. Прибежали они, задыхаясь, в тот момент, когда начинался обед. Побывав в таких условиях, они должны были бы или ничего не есть, или есть очень мало, но ученики не придали этому значения. Они поели как обычно, и все весьма серьезно заболели, особенно Теодор, у которого случилось воспаление легких. Он был отвезен к матери почти в безнадежном состоянии. И именно в момент, когда она шла от изголовья кровати своего умирающего сына в тюрьму к своему брату, пришли арестовывать ее старшего сына. Какое ужасное положение для бедной матери! Вдобавок, ко всеобщему несчастью, Теодор скончался. Ему было 18 лет. Это был прекрасный молодой человек с очень мягким характером и красивой внешностью.

Я был в отчаянии, узнав о его смерти. Несчастья, которые одно за другим преследовали мою мать, повысили внимание к ней со стороны настоящих друзей отца, и среди первых пришедших на помощь был добряк Дефермон. Он почти все дни работал с первым консулом и не упускал случая, чтобы не вступиться за Адольфа, особенно часто упоминая о горе его матери. Наконец, Бонапарт сказал ему, что, хотя он невысокого мнения о разумности Бернадотта, он все ж таки считает, что ему достало здравого смысла, чтобы не втягивать в заговор против правительства двадцатилетнего лейтенанта. К тому же генерал Симон заявил, что именно он и коммандан Фуркар подложили в сундук прокламации и отправили их в кабриолете младшего Марбо. Таким образом, если он и был виноват, то немного.

Но первый консул не хотел отпускать адъютанта Бернадотта без того, чтобы тот не попросил за него лично. Узнав об этом решении, мать бросилась к Бернадотту умолять его совершить этот поступок. Он торжественно пообещал. Но проходили дни, недели, а он ничего не делал. Наконец он сказал матери: «То, о чем вы просите меня, для меня очень тяжело, но это неважно. Я должен это сделать в память о вашем муже, а также в интересах ваших детей. Я отправлюсь сегодня же вечером к первому консулу и затем, выходя из Тюильри, зайду к вам. Я уверен, что я смогу наконец объявить вам об освобождении вашего сына».

Можно представить, с каким нетерпением бедная мать ждала в течение всего этого длинного дня. Каждый экипаж, который проезжал мимо дома, заставлял биться ее сердце. Наконец пробило одиннадцать часов. Бернадотт не появился. Мать отправилась к нему сама. И что же она узнала? Что генерал Бернадотт со своей женой только что уехали на воды в Пломбьер, откуда они должны были вернуться только через два месяца. Несмотря на данное обещание, Бернадотт покинул Париж, не встретившись с первым консулом. В полном отчаянии мать написала генералу Бонапарту. Г-н Дефермон, который пообещал передать письмо, будучи возмущен поведением Бернадотта, не мог удержаться, чтобы не рассказать первому консулу, как он обошелся с нашей семьей. Генерал Бонапарт воскликнул: «Вот в этом я узнаю его!»