Как только упражнения кончались, капитаны исчезали, и каждый ученик отправлялся, куда хотел, и делал, что хотел. Надо признаться, что необходимо было иметь сильную волю и большое желание учиться, чтобы преуспеть в школе, так плохо организованной. Однако большинство учеников добивались успеха, так как обязанность впоследствии стать инструкторами в своих полках и самолюбие заставляли их брать верх над собой. Они работали удовлетворительно, но не более, чем сейчас в Сомюрской школе[32]. Что касается поведения, то наши руководители не обременяли нас присмотром. Главное, чтобы ученики не вносили беспокойства во внутреннюю жизнь школы, и им разрешали делать все, что им хотелось. Они могли выходить в любое время, не были связаны никаким сигналом к возвращению, обедали там, где им нравилось, иногда отсутствовали ночью и даже уезжали в Париж, не спрашивая на то разрешения. Ученики в званиях унтер-офицеров пользовались несколько меньшей свободой и обязаны были возвращаться в школу к десяти часам вечера.

Каждый из нас носил мундир своего полка, и первого числа каждого месяца, когда мы проходили смотр в парадной форме, ученический состав школы представлял собой довольно странное, но любопытное зрелище, поскольку в этот момент можно было увидеть сразу все многообразие обмундирования французской кавалерии.

Ученики-офицеры, принадлежащие к различным полкам, собирались вместе на очень краткое время, только на период занятий, и между ними не возникало настоящей дружбы, которая составляет радость жизни в полку. К тому же нас было очень много (девяносто человек). Таким образом, большой близости между нами не возникало. Складывались компании, но не настоящие отношения. К тому же я не испытывал ни малейшего желания организовывать какое-то общество со своими новыми товарищами. Каждую субботу я уезжал в Париж, где я проводил весь день, следующий день и часть понедельника у своей матери.

В Версале у мамы было две подруги из Ренна — графини Шатовиль, пожилые дамы, очень благородные, прекрасно образованные, которые принимали у себя избранное общество. Два-три раза в неделю я ездил на их вечера. В другие дни по вечерам я читал — занятие, которое я очень любил, поскольку в коллежах человека только направляют на путь образования, то совершенствовать его должен он сам, с помощью чтения. Какое счастье я испытывал, когда в середине очень суровой зимы я возвращался к себе после ужина, зажигал огонь и, спрятавшись за своей ширмой, при небольшой лампе мог читать до восьми-девяти часов. Затем я ложился, чтобы сберечь дрова, и продолжал читать до полуночи. Так я перечитал Тацита, Ксенофонта, а также всех греческих и латинских классиков. Читая, я переживал историю Рима, Франции и других больших государств Европы. Деля свое время между визитами к матери, занятиями в школе, посещением приятного общества и моими любимыми книгами, я оставался очень довольным, и время шло для меня незаметно.

1803 год я встретил в Версале. Весна внесла некоторые изменения в мой образ жизни. Все ученики-офицеры имели свою лошадь. Таким образом, вечера я мог посвящать длинным верховым прогулкам в замечательных, прилегающих к Версалю, лесах Марли и Медон.

В мае месяце у мамы случилась большая радость: ее старший брат г-н де Канробер вышел наконец из тюрьмы Тампль, и два других, де л’Иль и де Ла Кост, были наконец вычеркнуты из списков эмигрантов и вернулись прямо в Париж.

Старший из братьев моей матери, г-н Сертен де Канробер, был человеком большого ума и редкой любезности. Он поступил на службу в очень молодом возрасте в качестве младшего лейтенанта пехотного полка Пентьевра и под командованием генерал-лейтенанта Во участвовал во всех кампаниях Корсиканской войны, где не раз отличился[33]. Возвратясь во Францию после победы, он добавил к своим 24 годам службы крест Святого Людовика и был произведен в капитаны. В это время он женился на мадемуазель де Сангине. После женитьбы он удалился в замок де Лаваль де Сер. Вскоре став отцом мальчика и девочки, г-н де Канробер жил счастливо в своем замке до тех пор, пока не разразилась революция 1789 года. Он был вынужден эмигрировать, чтобы избежать эшафота, который ему, безусловно, грозил. Все его имущество было конфисковано и продано. Жена с двумя маленькими детьми отправлена в тюрьму. Моя мать добилась разрешения навестить свою несчастную кузину, которую она обнаружила в холодной и сырой башне больной лихорадкой, от которой в тот же день умерла ее маленькая дочь. Благодаря многочисленным просьбам, мать добилась ее освобождения, но она через некоторое время тоже умерла от болезни, полученной ею в тюрьме. Мать взяла на воспитание ее младшего сына по имени Антуан. Он был отдан сначала в коллеж, а затем в военную школу, где стал одним из лучших учеников. Наконец, этот сводный брат Марселена де Канробера стал пехотным офицером и нашел достойную и храбрую смерть на поле брани при Ватерлоо.

Мой дядя был одним из первых эмигрантов, который еще при Консульстве получил разрешение вернуться во Францию. По возвращении он вернул часть своего имущества и женился на одной из дочерей г-на Ниоселя, бывшего друга семьи. Новая мадам де Канробер стала матерью нашего милого кузена Марселена де Канробера (впоследствии маршала Канробера), который не раз отличился в боях в Африке, где и по сей день служит полковником. Как бы его отец мог гордиться таким сыном! Но он умер до того, как стал свидетелем его успехов.

Г-н Сертен де л’Иль, второй брат моей матери, был одним из красивейших людей Франции. Революция застала его в чине лейтенанта Пентьеврского полка, где служил его старший брат и многочисленные дяди. Он поддался общему настроению своих товарищей и эмигрировал вместе со своим младшим братом Сертеном де Ла Костом, служившим в роте телохранителей короля. Покинув Францию, оба брата не расставались. Сначала они отправились в Баден, но их покой там был вскоре нарушен: французские армии перешли Рейн. А поскольку, согласно распоряжению Конвента, любой эмигрант, попавший в плен, должен был быть немедленно расстрелян, то мои дяди вынуждены были поспешно уходить в глубь Германии. Отсутствие денег вынудило их путешествовать пешком, что очень быстро изнурило несчастного Ла Коста. Им было крайне трудно найти себе какое-либо жилье, поскольку все было занято австрийскими военными. Ла Кост заболел, его брат, как мог, поддерживал его. Они добрались до небольшого вюртембергского городка. Там они вошли в какой-то жалкий кабак, где нашли себе пристанище, но рано утром увидели, что австрийцы покидают эти места. Они узнали, что французы скоро займут город. Ла Кост не мог передвигаться и потребовал от де л’Иля оставить его на милость божью для его же спасения. Но л’Иль заявил, что он ни при каких обстоятельствах не покинет своего умирающего брата. Вскоре двое французских волонтеров заявились в кабак с документом на постой.