Вскоре, выполнив указания начальника и определив Серебрякова на ночлег в камеру, Ковалев вернулся в кабинет.

– Николаич, ты что задумал? – спросил он у Субботина.

– Если мы это дело на самотек пустим, то их все равно придется судить, – ответил тот.

– Это почему же?

– Согласно действующему Уголовному кодексу. Эксцесс исполнителя, только со счастливым исходом. Убийство они организовали? Организовали. Деньги заплатили? Заплатили. Все остальное Скоков помимо их желания провернул. Надул их попросту. Так что, невзирая на последствия, они организаторы убийства, а он мошенник, если жильцы на него официально пожалуются, – разъяснил Субботин.

– Логично. Я как-то сразу не въехал. И что ты предлагаешь?

– Хочу по совести поступить, раз по закону мы им помочь не в силах. Это пусть «золотые» адвокаты за подобные советы с клиентов деньги стригут, но мы же с тобой другой масти. Тут один из них мне недавно свой профессиональный анекдотец рассказал… Приболел один адвокат и просит своего сына на период болезни взять своего давнего клиента под опеку. Тот через несколько дней является к отцу и радостно сообщает: «Все в порядке. Добился, чтобы дело в отношении него прекратили». А тот пальцем у виска покрутил и говорит: «Дурак ты, дурак. За счет этого дела отец мой меня вырастил, я тебя на ноги поставил, а ты его прекратил».

Ковалев усмехнулся.

– Я только не улавливаю, как ты при данном раскладе всех их из дела выведешь? Все равно кто-то должен быть крайним.

– Михалыч будет. Тот, который ножи мастерил. Вот ему точно никуда от нашего правосудия не скрыться. Но ему мы, согласно отечественной программе «Защита свидетелей», пообещали содействие. Видимо, и мне придется слегка пострадать.

В этот момент их беседу прервал стук в дверь, и постовой завел в кабинет дрожащего от страха Кузякина, побледневшее лицо которого сливалось с покрашенными белой краской стенами. На нем были надеты грязные рабочие штаны, старый ватник и зимняя шапка, а за спиной, словно горб, торчат огромный рюкзак.

– За что, товарищ майор, я же вас не обманул, честно работаю, от следствия не скрываюсь, – заскулил он от самого порога.

– Ты никак в Магадан собрался? – улыбнулся Субботин, увидев столь живописную картину.

– Куда же еще в три часа ночи могут отправить? – на полном серьезе подтвердил Кузякин.

– Да перестань ты трястись, сними рюкзак, садись и слушай, – потребовал Субботин. – Времени у меня в обрез, поэтому тебя и привезли как самого сообразительного. Остальным сам растолкуешь. Разумеется, без ссылок на первоисточник. За это с твоей фирмы линолеум в дежурную часть.

Кузякин, ничего не понимая, согласно закивал головой, скинул рюкзак и замер на стуле. Во время рассказа о чудесном воскрешении жертв он, не шелохнувшись, смотрел на Субботина и, кажется, каждой порой старался впитать в себя смысл сказанного. И только когда тот дошел до судебной перспективы, не выдержал напряжения и рухнул со стула на колени.

– Георгий Николаевич, родной, посоветуйте, как нам быть? – сдавленным голосом попросил он, пытаясь на коленях приблизиться к начальнику отдела. Тот его осадил. Но на стул Кузякин не вернулся и остался сидеть на полу.

– В принципе, деньги свои ваш наемник отработал, поэтому кляузы на него писать не советую. Для вас же накладнее выйдет, – предупредил Субботин.

– О чем вы говорите, какие деньги, – откликнулся с пола Кузякин.

Лицо его приобрело естественный цвет, в глазах появились искорки, и Субботин понял, что не ошибся в нем.

– Иди поднимай народ, – скомандовал он. – И чтобы текст у всех как от зубов отскакивал. Только не вздумайте сказать, что я вас лупил… Даю вам два дня.

После этих слов Кузякин вскочил на ноги и стремительно рванулся к двери.

– Рюкзак захвати! – крикнул ему вслед Ковалев.

Когда же Кузякин, так и не услышавший его слов, скрылся за дверью, он с восхищением уставился на начальника.

– Николаич, да ты просто гений. Такую конструкцию в голове соорудил и все просчитал. Тебе пора с компьютером в шахматы играть, а ты все о линолеуме печешься.

– Наконец-то по достоинству оценил всю красоту и изящество, – с явным удовлетворением произнес Субботин. – Линолеум, между прочим, тоже сгодится, за него быстрее выговор снимут.

– Даже это учел, – восторженно произнес Ковалев. – Только зачем ты все на себя берешь? Для одного слишком круто, давай на пару. Никто не поверит, что ты их один застращал.

– Поверят не поверят – это дело десятое. Важно, что на бумаге будет. Сам знаешь, какая чушь на следствии и в судах «прокатывает». И здесь за милую душу проскочит, тем более что обиженных не останется. Кроме, конечно, главка и следствия. Так что не мучайся, Игорь, – успокоил Субботин. – Одному мне легче будет от блюстителей нашей нравственности отбиваться.

А наутро, еще до начала рабочего дня, у дверей городской прокуратуры уже шумела многочисленная толпа. После появления на рабочем месте старшего следователя по особо важным делам Ильюшина она перекочевала к его кабинету.

Выслушав первых из проникших к нему подследственных, Ильюшин в растерянности ретировался к вышестоящему начальству. И минут через тридцать он вновь предстал перед обвиняемыми, предусмотрительно расположившись за спиной начальника следственной части.

– Любопытно, кто же вас так лихо обработал? Не иначе как кто-то из «золотой пятерки», – поинтересовался начальник, но его вопрос повис в воздухе, а предложение разойтись, оставив для последующих допросов человек десять, не нашло положительного отклика.

Никто не сдвинулся с места. Мало того, из рядов послышались первые воинственные выкрики, требования и угрозы. Начальник следственной части мгновенно уловил мятежное настроение масс и, прикинув в уме неизбежные вредные для себя последствия, пообещал выделить подмогу Ильюшину и степенно удалился.

В то же самое время неизвестный широкой общественности правозащитник Георгий Николаевич Субботин в тайне от правосудия в крошечном кабинетике оперов печально знаменитой тюрьмы «Кресты» разъяснял главному обвиняемому спасительную для всех легенду.

Поначалу Скоков, доставленный из штрафного изолятора, выглядел настороженным, но рассказ Субботина, а главное, его тон немного успокоили Валентина. Лишь сомнения в полном бескорыстии сидевшего перед ним майора томили ему душу. Наконец он не выдержал, и задал волновавший его вопрос, после которого взгляд Субботина стал холодным и жестким, а на его небритых, осунувшихся от недосыпа щеках заиграли желваки.

– Ты, я вижу, так и не понял, почему я к тебе пришел? – с раздражением произнес он, и по его реакции Скоков враз осознал свою оплошность и попытался загладить вину.

– До вас один уже приходил, – начал оправдываться он. – Вот я и засомневался.

– Лучше бы ты сомневался, когда у людей деньги брал, – безжалостно отрезал Субботин.