– Но разве бездомных пускают ночью на пляж? – засомневался Тео. – Бродяг? Одно дело, когда ты идешь ночью одна, как сейчас. Ты – обычная женщина, в платье. Ни полиция, ни береговая охрана на тебя и не посмотрят. И даже если кто-то подойдет сюда, к камням, я всегда успею уйти в воду, нырнуть, и никто меня не увидит! Но если нас остановят с тележкой, вдалеке от воды, и меня обнаружат в ней, то как мне потом освободиться? Посадят под замок или отдадут в какое-нибудь жуткое шоу. Помни, на суше я беспомощен.

– А если взять не тележку, а детскую коляску? И проделать все не ночью, а на рассвете? Утром никаких ограничений нет, и на берегу пустынно, разве что какой-нибудь серфер появится. Загрузим тебя в коляску, укроем нижнюю половину одеялом, и люди будут думать, что ты – мой ребенок. Только взрослый.

– И все-таки опасно. Вдруг кто-то увидит, как я забираюсь в коляску?

– Подумают, что ты в гидрокостюме. Другие же наверняка так и думали. И я сама поначалу.

– Да. Другие так и думали.

– Вот видишь!

– Я хочу. Но боюсь.

– Да, понимаю.

– Но я действительно хочу.

– Ладно, тогда слушай мой план. Вот как мы – гипотетически – все сделаем. Я пойду в хозяйственный. Или, может, в магазин игрушек. И куплю коляску. Что-нибудь побольше, чтобы ты поместился и чтобы ничего не болталось. Приду завтра на рассвете. Точнее, не завтра – потому что уже рассветает, – а послезавтра. Ты приплывешь к камню, как обычно. А потом переберешься в коляску. Я принесу одеяло, может быть два. Укроем тебя полностью, чтобы ничего не было видно. Посмотрим, что получится, как ты будешь себя чувствовать. Потренируемся.

– О’кей. Думаю, что это я смогу. Потренируемся.

– И ничего больше.

Покупать коляску совсем не то, что искать косметику или одежду, – ничего сексуального. Я даже задумалась, неужели настоящая любовь всегда выливается вот в такие моменты не-сексуальности. Может быть, моменты не-сексуальности постепенно сплавляются в нечто плотное, как чешуйки у Тео: начавшись с едва заметных почти родинок или веснушек, потом выросли и затвердели. Я побывала в трех хозяйственных магазинах, прежде чем обнаружила достаточно большую коляску. Представила, что покупаю ее для своего ребенка. Для него или нее? Нет, для мальчика по имени Тео. Представила, что иду с ним, темноволосым малышом. Как бы это было? Испытывала бы я к нему такие же сильные чувства, как к Тео? Может быть, я просто обманываю себя этими романтическими приключениями, ищу способ заполнить ту пустоту, заполнить которую, как говорят женщины, можно только любовью к детям? Если нет детей, в один голос твердят они, то ты упускаешь самое главное, потому что нет большей любви. Да пошли бы они все, эти детоносицы с их «наполненной» жизнью; им-то никогда не выпадали такие приключения, как мне. Как хорошо, что коляска не предназначена для какого-нибудь сопливого ребенка, которым мне пришлось бы притворно восхищаться, а в душе ненавидеть за то, что испортил мое тело и отнял свободу.

Какая тоска.

Мои романтические приключения – вот что волновало меня по-настоящему, вот что не оставляло места для пустоты. Возвращаясь домой с коляской на буксире, я решила не думать о том, что будет потом. Не думать об отложенной снова диссертации. Не думать о Клэр и ее телефонных звонках. Определенно не думать о Джейми и Фениксе. И о Доминике думать ровно столько, сколько нужно, чтобы он оставался жив, но не тратить на него драгоценное время, обнимаясь и согреваясь его теплом. Мое отношение к нему изменилось, я уже воспринимала пса не как радость или подарок, а как еще одну навязанную мне ответственность.

А еще я решила не думать о том, что будет, если Тео испугается и откажется пойти со мной. Я занялась делом: убрала в доме, поиграла со светом, выбрала музыку. Записи на айподе Анники, предназначенные, похоже, для мгновенного перехода в позу треугольника, вполне годились и для секса. Мне требовалось только выбрать правильный момент и, чтобы он остался в вечности, вытянуться на грани пространственно-временного континуума и всосать всю окружающую пустоту.

Позвонила Клэр. Я не ответила, и она прислала сообщение.

Я не собиралась быть холодной и равнодушной, но что-то в Клэр по-настоящему меня пугало. Она перешла к тьме, краю пустоты, и сделала это все, пытаясь достичь блеска. Кайф, даже когда мы знаем, что он ненастоящий и не может длиться вечно, кажется таким реальным, когда кайфуем мы сами. Теперь это же случилось со мной. Я не видела, не понимала эфемерности всего происходящего со мной и не желала ни видеть, ни понимать. Возможно, то, что случилось у меня с Тео, было такой же синтетикой, как и то, что происходило у Клэр с ее мужчинами, но мы обе витали в облаках и ни о чем не думали.

Ты стремишься к ложному свету, свято веря в него, хотя все вокруг видят, что ты просто еще один джанки. Думаю, это было самое пугающее: и меня, и Клэр накрыло одно и то же, но ни я, ни она не желали присматриваться к той пелене, что окутала нас. Присмотревшись к Клэр, я бы увидела опасность, кроющуюся на обратной стороне визита Тео, тьму, что неизбежно падает, когда слишком долго нежишься под солнцем мужчины. Поглядев на нее, я бы поняла, что неизбежно вызову собственную тьму, собственное ничтожество. Чем дольше стремишься к эфемерному свету, тем шире раскрывается пустота с другой стороны. Она уже ждала меня там.

Я поставила будильник на пять. Мне нужно было время, чтобы привести себя в порядок, хотя ветер и соленый воздух всегда смывали то, что я делала с волосами или лицом. Доминик, никогда не поднимавшийся рано, еще спал, растянувшись на моей кровати и высунув из-под простыни одно ухо. Я взяла его на руки, перенесла на диванчик в спальне и укрыла одеялом. Он не пошевелился. Потом я сменила простыни, чтобы они пахли чистотой, а не псиной, и наполнила ванну. Утро выдалось прохладное, и горячая вода приятно согревала кости.

Я почистила зубы, после чего побаловала себя обнаруженным в шкафчике сестры дорогим маслом для тела под названием «Exotic Seduction», в составе которого имелись иланг-иланг, ваниль и лаванда. Две дополнительные капли – на оба соска, еще одна – на пупок. Глянцевый блеск – на губы. Пчелиный воск – на волосы. Надев серое, до колен, хлопчатобумажное платье, я накинула сверху шерстяной свитер, вынесла и положила в коляску два больших одеяла, открыла калитку и двинулась через песок к берегу. Было тихо. На улице ни души. Увидев меня с тележкой, любой подумал бы, что я везу вещи на пляж, готовясь провести там весь день.