Я была готова расхохотаться истерическим смехом над выжившей из ума каргой, но смех застрял у меня в горле — чем больше я оглядывалась вокруг, тем больше жути приступало к сердцу: белые кости, разбросанные на дубовом паркете, огромные вилы в углу прихожей, кусок кровавого мяса на крюке вбитом в стену кладовки.

Вот так номер! Я угодила в самую страшную сказку своей заветной книжки, в ту, что боялась одна читать: про Мальчика ростом с пальчик и Людоеда.

Пошатываясь от слабости, я вцепилась рукой в дверной косяк: Лизок, ты обожралась таблеток от депрессии!

УУУ! Волчий вой стал совершенно отчетлив, я в страхе оглянулась на лес, там в чаще злобной россыпью света пылали глаза голодной стаи, а от близкого запаха псины и шерсти закружило голову.

«Ладно, вздохнула женщина, я думаю, что мне удасть-ся тебя спрятать от мужа. Он скоро вернется, а пока иди погрейся. Ты насквозь продрогло, бедное дитя».

Она впустила меня в дом и подвела к очагу. Там, в каменной стене, в огромном камине пылала яркая гора огня, где на черном от копоти вертеле жарился, брызгая жирком, целый баран. Ужин для людоеда.

Присев на корточки, стуча зубами от холода, и, протянув руки к пламени, я пыталась сосредоточиться.

От моей одежды шел пар.

Ясно, что я обожралась таблеток-антидепрессантов и сейчас малость спятила. Вспомнила, что врач, выписывая эту разноцветную дрянь в ампулках, предупредил, что таблетки обладают слабым наркотически эффектом и требует осторожности в употреблении. Ничего себе слабым! Я полезла рукой проверить револьвер, закрепленный под грудью лентами скотча и похолодела — пусто! Но еще, поднимаясь на крыльцо, я ощупала оружие — все в порядке. Не сходи с ума! Я присмотрелась к собственной одежде: да, это были джинсы… перепачканные в глине, мужская рубашка, джинсовый жилет, да. Но все имело какой-тот крайне изношенный вид, словно я в лохмотьях. Я ощупала кроссовки на ногах. Пальцы отчетливо ощущали резиновую подошву, тем не менее мне казалось, порой, что я босиком. А рюкзак, который я прислонила к стене, в углу, смахивал на дорожную котомку. Уходя в побег, я хватанула порядочную горсть проклятых таблеток и вот те на! Крыша поехала!

Все, что я вижу вокруг обман чувств и только. Надо скорее очнуться и увидеть, что происходит со мной на самом деле? Куда попала? Лежу или стою? Привязана или свободна? А что, если Марс подменил таблетки и я улетела так далеко на колесах, что напрочь вырубилась? Одним словом, я нутром чуяла, что нахожусь в страшной опасности, буквально на волосок от гибели.

Между тем, мое сопротивление кошмару слабело с каждой минутой, я втягивалась в воронку чертовщины, как вода — в горловину водостока.

Жена людоеда тем временем отрезала огромным сияющим острым ножом от туши маленький кусочек дымного мяса. «Покушай барашка, девочка», — проблеяла она, голос ведьмы был приторно умилен, но меня не так легко провести: слишком зло сверкали колючие глазки за круглыми стеклами, а то, как она облизывалась, глядя на гостью, не оставляло никаких сомнений — меня заманили в ловушку. Хозяйка тоже людоедка. И уже предвкушает как сдерет грязную кожу и съест живьем пухленькую маленькую девочку. Но я никогда не была маленькой, еще в пять лет я была уже взрослой и видела людей насквозь. В нашем детдоме была похожая на нее повариха — такая же горбоносая сволочь, которая, воруя мясо, подбрасывала в котел освежеванных и порезанных на куски кошек, крыс и собак, чтобы сходилось по весу.

Не сходи с ума, Лиза!

Найди револьвер и припугни эту бабу.

Кусочек мяса парил в ее когтистой руке.

С ласковым остервенением она впихивает мясо в мой ротик: все равно не пропадет! «Сырое еще! не прожарилось,» — отвечаю я, выплевывая на пол кусок противного мяса. «В самый раз, — возразила хозяйка, поднимая бараний шматок с пола, — кровь чувствуется». И бросила мясо в собачью миску.

Тут в дверь со страшной силой постучали три раза: это вернулся Людоед. Жена спрятала меня под кроватью и пошла отпирать засов. Я в страхе забилась в самый дальний угол. Я окончательно свихнулась и чувствовала себя маленькой девочкой, которая попала в беду. Я смотрела со слезами на свои маленькие грязные пальчики, мне было так жаль себя. Хлопнула, как гром, железная дверь. По каменному полу прошли огромные сапоги и остановились у квадратных ножек дубового стола. А за ним — четыре черных собачьих лапы с когтями, которые торчали из шерсти. Скрипнуло кожей сиденье продавленного стула — Людоед уселся за стол. Пес лег у огня, от его мокрой шерсти разом запахло едкой псиной. В камине стрельнуло сосновое полено и ко мне под кровать закатился алый уголек. От него шел щекотливый острый дымок и я чуть было не чихнула и не выдала себя с головой.

Людоед спросил первым делом, готов ли ужин, и нацедил полный кубок вина из бочонка. Но вдруг стал принюхиваться, поворачиваясь во все стороны так, что завизжала кожа на стуле, и сказал, что чует запах человеческого мяса. «Мальчика ты еще вчера съел. Это, наверное, баран пахнет свежатиной. Он еще не прожарился,» — обманывала его жена.

Пес поднялся на четыре лапы и прошел к миске, где валялся кусок баранины. Опустив жуткую морду, он принялся есть его. Стоит ему только скосить глаза, и я пропала.

«Говорю тебе, чую запах свежего мяса, — промолвил Людоед, глядя на жену, — что-то здесь нечисто». Сказав это, он пнул сапожищем пса в зад: «Эй, Перро! ищи». Пес, дожевывая мясо, сразу пошел в мою сторону, к постели. Я была так напугана его приближением, что потеряла от страха голову и попыталась — было! Было! — спрятаться за старый ботинок Людоеда, который валялся на боку под кроватью, высунув на пол кожаный язычище. Ужасная морда заглянула под край полога, и наши глаза встретились. Пес явственно видел меня, но не лаял, а только тяжело дышал открытой пастью, полной слюны. А затем вдруг запустил в укрытие лапу — уйя! Мамочка моя! — но не за девочкой, а за обломком мозговой кости, которую выцарапал в два приема смоляной лапой с желтыми когтями.

«Это всего лишь телячья кость,» — обрадовалась жена.

Но Людоед не давал себя провести. Ругаясь, он встал от стола и тяжело пошел прямо к постели. Откинул полог. Я увидела вылупленные голодные глаза, налитые кровью и вскрикнула.

«А, — зарычал он, — так вот как ты хотела меня надуть, проклятая баба!»

Его жадная ручища отбросила ботинок и схватила за ноги могучей хваткой.

«И не знаю, — ругал жену Людоед, вытаскивая меня на свет очага, — отчего это я тебя не съем: счастье твое, что ты старая тварь. И-ех! какая толстушка! — любовался он мной, подняв к потолку и обхватив страшными пальцами талию. — Ты подоспела в самый срок, красавица. Завтра у меня будут гости, к мне теперь есть чем их угостить.»

Я стала молить чудовище о пощаде, — он поставил меня прямо на стол среди посуды, — опустилась на колени: но жестокость Людоеда была беспредельна; жалость!? Она никогда не ночевала в его сердце. Он уже пожирал меня глазами и говорил жене какие из девочки выйдут прелакомые кусочки, когда она приготовит к человечине хороший соус. При этом он взял исполинский нож, величиной с хорошую саблю, и принялся точить лезвие прямо над головой жертвы о точильный камень, который держал в руке.